Этот странный человек даже приподнялся в волнении и помотал своими длинными седыми волосами, заплетенными, как у всех колдунов, в тонкие косички, пока эти косички не скрыли, подобно вуали, его широкое лицо и глубоко посаженные глаза. Затем он снова заговорил сквозь эту завесу из волос:
– А хочешь знать, Макумазан, какое отношение ко всем этим великим грядущим событиям имеет Садуко? Отвечу: он сыграет в них свою роль, не самую главную, но важную, и именно с этой целью я спас его ребенком от Бангу, человека Дингаана, и воспитал его воином. Но поскольку лгать я не могу, я предостерег Садуко, что он поступит благоразумно, если изберет путь мудрости, а не войны. Что ж, он убьет Бангу, который сейчас в ссоре с Пандой, и в его жизнь войдет женщина по имени Мамина, и эта женщина станет причиной войны между сыновьями Панды, а война эта приведет к гибели народа зулу, потому что тот, кто победит в ней, окажется никудышным королем для зулусов и навлечет на них гнев более могущественного народа. Так что Тот, кому не следовало родиться, и ндванде, и куаби, и тетвасы, которых зулусы угнетали, будут отмщены. Да, да, именно так говорит мне мой дух. Так оно и будет.
– А что ждет Садуко, моего друга и твоего воспитанника?
– Твой друг и мой воспитанник пойдет предназначенным ему путем, Макумазан, как ты и я. О чем же еще может мечтать Садуко, принимая во внимание, что это его собственный выбор. Он пойдет по этому пути и сыграет роль, которую Величайщий из великих уготовил ему. Не пытайся узнать большего, время само все раскроет, согласен? А теперь ступай отдыхать, Макумазан. Я тоже нуждаюсь в отдыхе, ведь я стар и слаб. А когда тебе захочется снова увидеть меня, мы продолжим наш разговор. И не за бывай: я всего лишь старый кафрский плут, который делает вид, будто знает то, чего людям знать не дано. Непременно вспомни об этом, когда встретишь буйвола с обломанным рогом в бочаге русла высохшей реки. И потом – когда женщина по имени Мамина сделает тебе некое предложение и тебе придется бороться с искушением, принять его или нет. Доброй ночи тебе, Бодрствующий в ночи, человек с чистым сердцем и удивительной судьбой. Доброй тебе ночи, и постарайся не судить слишком строго старого кафрского обманщика, чье имя отныне – Открыватель дорог. Мой слуга ждет снаружи, чтобы проводить тебя до твоей хижины. Если же ты хочешь успеть вернуться в крааль Умбези к завтрашнему вечеру, тебе следует отправиться в обратный путь завтра не позднее чем на восходе; по пути сюда ты наверняка уже понял, что Садуко хоть и дурень еще, но отличный ходок, а тебе ведь не понравилось отставать от него, верно, Макумазан?
Я встал, чтобы уйти, но по пути к выходу – очевидно, в голову Зикали пришла какая-то мысль – он окликнул меня и заставил снова сесть рядом с ним.
– Макумазан, – проговорил он, – позволь добавить еще несколько слов. Когда ты был совсем зеленым юнцом, ты приезжал в эту страну с Ретифом, верно?
– Да, – не сразу ответил я, поскольку по многим причинам предпочитаю как можно реже говорить об истории, связанной с убийством Ретифа, хотя я и записал ее
[83]. Даже мои друзья, сэр Генри Куртис и капитан Гуд, очень немного знают о доставшейся мне в той трагедии роли. – Но что тебе известно об этом деле, Зикали?
– Полагаю, все, что нужно, Макумазан, учитывая, что именно я его замыслил и что Дингаан убил тех буров по моему наущению, так же как он убил Чаку и Умлангаана.
– Ты хладнокровный старый убийца… – начал было я, но Зикали тотчас прервал меня:
– Почему ты швыряешь в меня злые прозвища, Макумазан, как я только что швырнул в тебя камень твоей судьбы? Почему ты называешь меня убийцей – только лишь по той причине, что я способствовал смерти нескольких белых людей, доводившихся тебе друзьями, людей, которые заявились на нашу землю, чтобы обманывать здесь черный народ?
– Значит, именно по этой причине ты обрек их на смерть, Зикали? – спросил я, глядя ему в глаза, потому что чувствовал, что он лжет мне.
– Не совсем, Макумазан, – ответил карлик и, не выдержав моего взгляда, опустил глаза долу, эти странные глаза, которые могли смотреть на солнце, не мигая. – Разве не сказал я тебе, что ненавижу род Сензангаконы? И когда погибли Ретиф и его люди, разве пролитие их крови не означало начало войны между зулусами и белыми людьми? Разве не означала смерть Дингаана и тысяч его людей всего лишь начало череды смертей? Теперь ты понимаешь?
– Я понимаю, что ты очень страшный человек, – с негодованием воскликнул я.
– По крайней мере, не тебе так говорить, Макумазан, – возразил Зикали, и в его голосе послышалась какая-то новая нотка, убедившая меня, что на сей раз он говорит правду.
– Почему же?
– Потому, что я спас тебе жизнь в тот день. Ведь тебе единственному удалось спастись из всех белых людей? И ты все не мог понять, как это случилось, верно?
– Да, не мог, Зикали. Свое спасение я приписал тем, кого ты называешь «духами».
– Что ж, тогда я расскажу тебе, как было дело. На плечах того духа была моя накидка из леопардовых шкур, – произнес Зикали и засмеялся. – Я увидел тебя среди буров, но сразу понял, что ты из другого племени – племени англичан. Может, ты слышал, что в те времена я занимался врачеванием в Великом дворце, хотя и старался никому особо не попадаться на глаза, потому-то мы и не встречались или, по крайней мере, ты не знал, что мы встречались, ведь ты спал, когда я тебя видел. Я пощадил твою молодость, потому что, хоть ты и не поверишь в это, в те годы в моем сердце еще оставалась капелька добра. А еще я знал, что много лет спустя нам с тобой суждено встретиться, и, как видишь, так сегодня и вышло, и встречаться мы будем часто до самого конца… Вот почему я сказал Дингаану: «Кто бы ни умер, но Макумазан должен остаться в живых, иначе „люди Джорджа“ (то есть англичане) придут отомстить за него, а призрак юноши вселится в тебя, о Дингаан, и навлечет на твою голову проклятие». Дингаан поверил мне; он не знал, какое множество проклятий уже нависло над его головой, так что одним больше, другим меньше – значения не имело. Итак, Макумазан, ты был спасен, а впоследствии ты поспособствовал тому, чтобы обрушить проклятие на Дингаана, не превращаясь в призрака. Вот почему Панда так любит тебя теперь – Панда, враг Дингаана и его брат. А ты помнишь женщину, что помогала тебе? Это я велел ей помогать. Кстати, Макумазан, как сложились у тебя отношения с бурской девушкой, что жила по ту сторону реки Баффало, с которой вы тогда предавались любви?
– Не важно, как сложились, – ответил я, быстро вскочив на ноги, потому что разговор старого колдуна всколыхнул печальные и горькие воспоминания в моей душе. – То время умерло, Зикали.
– Так ли, Макумазан? По выражению твоего лица я сказал бы, что оно очень даже живо, ведь события нашей юности вообще необычайно живучи. Однако я, конечно же, ошибаюсь, и все, что случилось с тобой в прошлом, умерло, как умерли Дингаан, и Ретиф, и все другие твои спутники. Как бы там ни было, я, хоть ты и не веришь этому, спас тебе жизнь в тот кровавый день. Разумеется, для своих собственных целей, а вовсе не потому, что одна белая жизнь значила для меня больше, чем множество других загубленных мною. Что ж, идти отдыхать, Макумазан, и хотя сегодня вечером я разбередил в твоем сердце старые раны, я обещаю тебе, что ночью ты будешь хорошо спать. – И, отбросив с глаз длинные волосы, он устремил на меня пристальный взгляд, покачал головой и вновь разразился громким хохотом.
