Мы поели – точнее, притворялись друг перед другом, что едим. Испытывая жажду, я выпил две кружки черного кофе, приправленного спиртным вместо молока. После кофе меня вдруг стало клонить ко сну. Последнее, что помню, – устремленный на меня взор Мари, ее чудесные глаза, полные любви… О эти чудные глаза, эти губы, с которых мне так нравилось срывать поцелуи!..
Последнее, что помню, – устремленный на меня взор Мари, ее чудесные глаза, полные любви…
Сны мне снились самые разные, в большинстве своем приятные. Потом я проснулся – и обнаружил себя в земляной яме, имевшей форму бутылки; стены ее были ровными и гладкими. Сразу вспомнился Иосиф, брошенный братьями в колодец в пустыне
[65]. Скажите на милость, кому понадобилось запихивать меня в колодец, ведь у меня и братьев-то нет? Или это не колодец? Может, я продолжаю спать и вижу дурной сон? Или я умер? На ум стали приходить, одна за другой, всевозможные причины моей безвременной смерти. Вот только, если я все-таки умер, почему меня похоронили в женском платье?
И что за шум заставил меня очнуться?
Нет, это вовсе не трубы Судного дня. Где это слыхано, чтобы звук тех труб походил на грохот выстрела из двустволки?
Я попытался было выбраться из ямы, но она была глубиной около девяти футов и, судя по свету, проникавшему сверху, имела, как я уже говорил, форму бутылки. Вскарабкаться наверх не получалось. В тот самый миг, когда я оставил свои попытки, в горловине вдруг показалась смуглая физиономия, похожая на лицо Ханса, и вниз свесилась рука.
– Баас, если ты проснулся, прыгай! – прошептал голос, удивительно схожий с голосом готтентота. – Я тебя вытащу!
Я прыгнул и ухватился за протянутую руку. Спаситель потащил меня вверх, и в конце концов мне удалось вцепиться в край ямы, а затем кое-как выбраться наружу.
– Теперь бежим, баас! – воскликнул Ханс, это и вправду был он. – Не то буры тебя поймают!
– Буры? – переспросил я. – Какие буры? И разве можно бежать, когда эти тряпки путаются у меня в ногах?
Потом я огляделся и, хотя утренний свет едва брезжил, начал узнавать окрестности. Вон, справа, дом семейства Принслоо, а поодаль, ярдах в ста от него, выступает из дымки наше с Мари жилище. Там творилось нечто непонятное, пробудившее во мне любопытство. Какие-то фигуры бегали туда и сюда. Я пожелал узнать, что там происходит, и двинулся было в их направлении, но Ханс вовремя спохватился и увлек меня в другую сторону, продолжая пороть всякую чушь насчет того, что мне нужно бежать. Я упорствовал и сопротивлялся, даже стукнул его пару раз, и наконец он с проклятием выпустил мою руку и куда-то исчез.
Я пошел вперед один. Приблизившись к дому – смутно припоминалось, что это должен быть мой дом, – я увидел в десяти-пятнадцати ярдах от двери кого-то, лежащего вниз лицом, и отметил, что на нем почему-то моя одежда. Фру Принслоо в своем нелепом ночном одеянии ковыляла к простертому телу, а поодаль маячил Эрнанду Перейра, перезаряжавший свою двустволку. Рядом, глядя на него, застыл Анри Марэ, в лице которого не было ни кровинки; одной рукой он привычно теребил бороду, а в другой сжимал ружье. Дальше стояли две оседланные лошади, за которыми приглядывал какой-то кафр с глупой физиономией.
Фру Принслоо подошла к недвижно лежащему человеку, облаченному в наряд, который почему-то напоминал мою привычную одежду, с очевидным усилием наклонилась, перевернула тело, вгляделась в лицо и закричала:
– Иди сюда, Анри Марэ! Взгляни, что натворил твой ненаглядный племянничек! У тебя была дочь, Анри Марэ, свет твоих очей, как ты говорил! Иди же, посмотри, что сделали с ней!
Марэ медленно, словно нехотя, двинулся к фру Принслоо; казалось, он не понимал, что ему говорят. Он остановился над телом, опустил голову и устремил взгляд вниз.
А потом вдруг будто обезумел. Широкополая шляпа слетела с его головы, длинные волосы встали дыбом. Борода встопорщилась и распушилась, как птичьи перья в студеную погоду.
– Дьявол! – вскричал он, поворачиваясь к Эрнанду Перейре. Голос его напоминал рев дикого зверя. – Дьявол! Ты убил мою дочь! Мари не захотела связать свою жизнь с тобой, и ты отомстил ей! Я отплачу тебе!
С этими словами он вскинул ружье и выстрелил прямо в грудь Перейре. Тот медленно осел наземь и, негромко постанывая, повалился навзничь.
Тут я заметил, что к нам приближаются верховые – большое число всадников, взявшихся неизвестно откуда. Одного из них я узнал даже в своем тогдашнем полуживом состоянии, в полузабытьи, ибо этот человек слишком хорошо мне запомнился. Это был вечно хмурый коммандант, что допрашивал меня и приговорил к смерти. Он спешился и, глядя на два тела на земле, спросил громким, командирским голосом:
– Что все это значит? Кто эти мужчины? Почему в них стреляли? Объяснитесь, Анри Марэ!
Мужчины?! – горестно воскликнул Марэ. – Нет, это не мужчины! Одна – женщина, моя единственная дочь, а второй – сущий дьявол, который, как положено дьяволу, не желает умирать! Видите, он жив, жив! Дайте мне другое ружье, я наконец его пристрелю!
Коммандант озадаченно огляделся. Его взор упал на фру Принслоо.
– Что тут произошло, фру? – спросил он.
– Ничего особенного, – ответила фру, чей голос был неожиданно ровным. – Ваши убийцы, которых вы послали, прикрываясь законом и справедливостью, совершили ошибку. Вы приказали им убить Аллана Квотермейна, бог весть из-за чего. А они вместо того убили его жену.
Коммандант прижал ладонь ко лбу и застонал, а я, постепенно приходя в себя, кинулся к ним, потрясая кулаками и что-то бессвязно выкрикивая.
– Кто это? – пробормотал коммандант. – Это женщина или мужчина?
– Это мужчина в женской одежде! Это Аллан Квотермейн! – ответила фру. – Мы дали ему снотворное и пытались спрятать от ваших мясников.
– Боже всемогущий! – вскричал коммандант. – Мы на земле или уже в преисподней?!
Раненый Перейра между тем приподнялся на локте.
– Я умираю! – проскулил он. – Жизнь вытекает из меня по капле. Но прежде я должен рассказать все. Все, в чем я обвинял англичанина, все, что я тут городил, – ложь. Он никогда не сговаривался с Дингааном против буров. Это я, я подстрекал Дингаана. Ретиф меня прогнал, и я его возненавидел, но я не хотел смерти генерала, не хотел, чтобы погибли наши братья. Я мечтал об одном: прикончить Аллана Квотермейна, который отнял у меня ту, кого я любил, но вышло так, что погибли все прочие, а он уцелел. Я пришел сюда и узнал, что Мари стала его женой – его женой! – и ненависть пополам с ревностью свела меня с ума. Я дал ложные показания против англичанина, а вы, дурачье, поверили мне и приказали застрелить человека, невиновного перед Богом и людьми! Я выстрелил… Эта женщина снова обвела меня вокруг пальца – в последний раз! Она переоделась мужчиной, и в утреннем свете зрение меня подвело. Я убил ее, убил ту единственную, кого любил, а ее отец, который души не чаял в Мари, отомстил мне за ее смерть…
