По-моему, эта дерзкая речь нисколько не удивила хеера Марэ и не уронила меня в его глазах. Он некоторое время молча глядел на меня и теребил свою длинную бороду, явно размышляя о чем-то, а потом произнес:
– Пожалуй, я бы в вашем возрасте повел себя точно так же. Да, вы сейчас хозяин положения. Но как бы ни любила вас Мари, она ни за что не уедет с вами и не оставит отца голодать.
– Тогда поезжайте с нами, хеер Марэ, и станьте мне тестем. В любом случае, я не уеду отсюда один и не брошу Мари умирать с голоду.
Должно быть, что-то в моем взгляде убедило его, что я нисколько не шучу и не преувеличиваю. Он сменил тон и начал то ли спорить, то ли умолять:
– Будьте же благоразумны, Аллан! Как вы можете жениться на Мари, если поблизости нет священников, чтобы вас обвенчать? Если вы любите ее настолько сильно, как утверждаете, вы же не станете позорить мою дочь и пятнать ее доброе имя, даже в этой глуши?
– Не думаю, что она сочтет это позором, – возразил я. – Многие мужчины и женщины обходятся без священников, заключая брак обоюдным согласием и с ведома людей вокруг, а их дети считаются законными отпрысками. Я знаю наверняка, потому что читал уложение о браках.
– Возможно, это так, Аллан, однако лично для меня брак не будет действительным, пока не принесены священные обеты. К слову, почему вы не даете мне закончить мою историю?
– Разве вы еще не закончили, минхеер Марэ?
– Нет, юноша, нет. Я сказал, что поклялся не выдавать дочь замуж за вас по собственной воле. Но когда она станет совершеннолетней, что произойдет через несколько месяцев, точнее, через полгода, мое мнение больше не будет иметь значения, ибо Мари сделается свободной женщиной и будет вольна распоряжаться собою. Тогда моя клятва утратит свою силу, ибо мою душу ничто не потревожит, если случится то, чему я не в силах помешать. Довольны?
– Не знаю, – с сомнением проговорил я. Доводы Марэ казались мне сплошной софистикой, и почему-то чудилось, что он со мной не вполне искренен. – Не знаю. Полгода – долгий срок, всякое может случиться.
– Конечно. Например, Мари может передумать и выйти замуж за другого.
– Или я куда-нибудь денусь, верно, минхеер? Ведь порою с теми, кого не хотят видеть, происходят неприятности, особенно в глухих местах. Я правильно понимаю?
– Allemachte! Аллан, вы хотите сказать, что я…
– Нет, минхеер, – перебил я. – Кроме вас, в этих краях хватает других людей. Например, где-то тут болтается Эрнанду Перейра. Но что мы все обо мне да обо мне? Не следует ли спросить Мари? Давайте я ее позову.
Он утвердительно кивнул, предпочитая, видимо, чтобы я разговаривал с девушкой в его присутствии.
Я окликнул Мари, которая, занимаясь хозяйством, то и дело обеспокоенно поглядывала на нас. Она сразу же подошла. Святые угодники, насколько она отличалась сейчас от того голодного призрака, которого я увидел несколькими днями ранее! Было очевидно, что худоба и изможденность благодаря обильному питанию и обретенному спасению скоро уступят место юной свежести и красоте.
– Что такое, Аллан? – спросила она тихо.
Я пересказал ей нашу беседу с ее отцом и повторил, стараясь не путаться, все доводы, которые мы приводили, каждый со своей стороны.
– Все верно? – уточнил я у Марэ, завершив пересказ.
– Да, все верно, у вас отменная память.
– Отлично. Что скажешь ты, Мари?
– Милый Аллан, зачем ты спрашиваешь? Моя жизнь принадлежит тебе, человеку, который спас меня от смерти. Моя душа и моя любовь – с тобой. Потому я вовсе не сочту позором, если наши руки соединят здесь и сейчас, на глазах у всех, а обвенчаться мы сможем позднее, когда ты отыщешь священника. Однако мой отец принес клятву, которая лежит на его плечах тяжким бременем, и поведал тебе, что через полгода – а это уже не срок, Аллан! – клятва утратит силу, потому что по закону он лишится опеки надо мной. Аллан, я не хочу расстраивать отца, не хочу, чтобы он говорил и делал какие-нибудь глупости. Давай подождем эти шесть месяцев, последние шесть месяцев разлуки. А отец пообещает, что не станет препятствовать нашему браку.
– Ja, ja. Обещаю не мешать твоему счастью! – воскликнул Марэ с облегчением, будто он внезапно узрел спасение из положения, мнившегося безвыходным. И добавил, словно разговаривая сам с собою: – Зато Всевышний сможет помешать, если сочтет необходимым.
– Все в руках Господа, – ответила Мари своим ангельским голоском. – Аллан, ты слышал обещание моего отца?
– Да, Мари. Он дал обещание, если можно так сказать, – отозвался я мрачно.
Почему-то от последних слов фермера у меня по спине пробежал холодок.
– Послушайте, Аллан! Я обещаю вам и клянусь перед Богом никоим образом не вредить вашим намерениям и препоручить дальнейшее Его заботам. Но вы тоже должны дать слово, что, пока Мари не достигнет совершеннолетия, не станете брать ее в жены, даже если вы двое останетесь одни среди пустынного вельда. До назначенного срока вы будете вести себя как обрученные, не более того.
Деваться было некуда, и я с тяжелым сердцем дал такое обещание. Затем, должно быть, для того, чтобы о нашем соглашении стало известно, Марэ подозвал буров, что бродили по лагерю, и изложил им условия заключенного нами договора.
Буры посмеялись, многие пожали плечами. Зато фру Принслоо, помнится, сразу сказала, что, по ее мнению, все это глупости, поскольку если кто и вправе притязать на руку Мари, то это я, а потому я могу забрать ее, когда мне вздумается. Эрнанду Перейру она назвала пронырой и трусом, который удрал, спасая собственную шкуру, и бросил остальных умирать. На месте Мари, случись им повстречаться снова, она бы окатила его ведром грязной воды – и сама так сделает, если ей представится случай.
Тут следует заметить, что фру Принслоо славилась невоздержанностью на язык, но была исключительно честной женщиной.
Итак, мы заключили соглашение. Я пишу об этом подробно, потому что оно имело важное значение для последующих событий. Но теперь я жалею – о, как жалею! – что не настоял на своем праве жениться на Мари там и тогда. Прояви я решительность, думаю, все бы сладилось, ибо я был «владыкой многих легионов»
[32], то бишь скота, провизии и скарба, а потому, чтобы не ссориться со мной, буры заставили бы Марэ уступить. Но мы с Мари были молоды и лишены жизненного опыта, да и Небеса уготовили нам иное. Кто посмеет оспаривать непреложные законы, прописанные, вероятно, задолго до нашего рождения в вечной книге судеб?
Впрочем, стоило мне избавиться от первоначальных страхов и подозрений, жизнь рядом с Мари показалась мне истинным раем, особенно по сравнению с долгим периодом разлуки и молчания. Как ни крути, теперь мы считались законно обручившимися, и малое общество, в котором мы проживали, в том числе отец Мари, не усматривало ничего предосудительного в наших частых свиданиях наедине. Это означало, что мы встречались на рассвете и расставались лишь с наступлением ночи (поскольку у нас почти не было искусственного освещения, в лагере ложились спать на закате или чуть позже). Наши отношения были исполнены чистоты, доверия и любви; они были столь радостными и чудесными, что даже по прошествии всех прожитых мной лет я не осмеливаюсь воскрешать в памяти те блаженные месяцы.
