Сунув документы в потайной карман подкладки моего жилета, я вернулся в комнату и растолкал Энскома. Почему-то его крепкий сон вызвал у меня раздражение. Наконец он проснулся.
– Вам повезло, друг мой. Марнхем мертв.
– О бедная Хеда! – воскликнул он. – Ведь она любила его. Сердце ее разорвется от горя.
– Зато дочерняя любовь больше не велит ей выходить за Родда. Это ее утешит. Тут-то вам и улыбнулась удача.
Я поведал ему все, как было.
– Так он убит или покончил собой? – подытожил мой рассказ Энском.
– Не знаю, да и знать не хочу. И вам не советую, если в вас есть хоть капля здравого смысла. Достаточно того, что он мертв. И ради дочери не стоит углубляться в обстоятельства кончины ее отца.
– Бедная Хеда! – повторил он. – А кто ей сообщит? Я не смогу. Давайте вы, Аллан, тем более, вы же его нашли.
– Так и знал, что все будет на мне. Что ж, чем скорее покончим с этим, тем лучше. Одевайтесь и приходите на веранду.
Выйдя от Энскома, я сразу столкнулся с дородной горничной Хеды по имени Кетье, глуповатой, но добродушной. Она как раз выходила из комнаты хозяйки с кувшином в руках, видимо, хотела набрать горячей воды.
– Кетье, вернись к мисс Хеде и передай, что мне нужно с ней поговорить, и как можно скорее. Забудь о горячей воде, лучше помоги хозяйке одеться.
Та беззлобно поворчала, но, взглянув мне в глаза, умолкла. Вернулась в комнату, а спустя десять минут передо мной уже стояла Хеда.
– Мистер Квотермейн, что случилось? Наверняка что-то ужасное.
– Боюсь, что так, дитя мое. Если смерть ужасна. Ваш отец скончался прошлой ночью.
– О нет! – Она рухнула на стул.
– Мужайтесь, все мы смертны, а ваш отец дожил до преклонных лет.
– Но я любила его, – простонала Хеда. – Он не был святой, я знаю, но он был мне дорог.
– Такова жизнь, Хеда, все мы теряем тех, кого любим. Однако вам есть за что быть благодарной, ведь с вами любимый человек.
– О да, хвала Небесам, вы правы. Если это Божий промысел… правда, так говорить нехорошо.
Я стал рассказывать ей о случившемся, в это время к нам присоединился Энском. Он приковылял, опираясь на палку. Потом я показал им письмо Марнхема, адресованное мне, и завещание, а об остальных бумагах умолчал.
Девушка сидела очень бледная и притихшая, слушая мой рассказ.
– Я хочу его видеть, – сказала она наконец.
– Возможно, так будет лучше, – ответил я. – Тогда, если у вас хватит мужества, давайте прямо сейчас. Энском, идите с ней.
Мы вошли в комнату. Энском и Хеда держались за руки. Я отпер дверь, вошел и распахнул ставни. Мертвец выглядел по-прежнему, только голова немного запрокинулась. Хеда взглянула на него, вздрогнула и, сделав над собой усилие, поцеловала холодный лоб.
– Прощай, отец, – шептала она, – прощай.
Вдруг меня осенило:
– А где ваш отец хранил ценные вещи? Вы его наследница, и теперь все в этом доме принадлежит вам.
– В углу стоит сейф, а ключ отец всегда держал в кармане брюк.
– Тогда я открою его при вас, если не возражаете.
Я обыскал карманы покойного и нашел связку ключей. Взяв ее, я подошел к сейфу, накрытому покрывалом из шкур, и запросто отпер его. Внутри оказались два мешочка с золотом, по сотне фунтов каждый, а на других было написано: «Драгоценности моей жены. Принадлежат Хеде». Еще какие-то бумаги, изображение в миниатюре той леди, портрет которой висел в гостиной, и несколько неупакованных золотых слитков.
– Кто все это возьмет? Небезопасно оставлять золото здесь.
– Разумеется, вы, кто же еще, – ответил Энском, Хеда согласно кивнула.
Тяжело вздохнув, я распихал все эти ценности по своим необъятным карманам. Затем запер сейф, вернул ключи на место, и мы с Энскомом вышли из комнаты. Хеда, всхлипывая, вышла следом. Мы решили подкрепиться, уговаривая девушку последовать нашему примеру.
Выйдя из-за стола, я стал свидетелем любопытного зрелища. Пациенты доктора Родда, которых он принимал в своей маленькой больнице, уходили в саванну, причем те, кто мог передвигаться самостоятельно, помогали своим товарищам. Они были уже слишком далеко, и я не стал догонять их, не хотелось оставлять дом без присмотра. У меня появились дурные предчувствия, и я вернулся обратно, выяснить, в чем дело, но никого не мог найти. Проходя мимо дверей больницы, я услышал чей-то голос, зовущий на наречии сисуту:
– Братья мои, не бросайте меня!
Войдя, я увидел человека, которого Родд оперировал, когда мы только приехали. Он лежал там совсем один. Я спросил, куда делись остальные. Больной не ответил, и я уже хотел уйти, но тут он сказал, что все ушли в свою родную землю. Короче говоря, мне наконец удалось выведать у него правду. Оказывается, скоро на этот дом нападут люди Сикукуни, и они хотят быть подальше, когда меня и Энскома убьют. Сам он идти отказался или не смог, – похоже, он ничего не знал о смерти Марнхема. Только я попытался на него надавить, как он застонал, страдая от боли и жажды, и стал просить воды. Я хотел узнать, кто велел нас убить, но больной отказался отвечать.
– Ладно, оставайся один и помирай от жажды, – сказал я и направился к двери.
– Я все расскажу! – закричал он. – Это лекарь, который тут живет. Он меня резал. Задумал несколько дней назад убить вас, ведь он тебя ненавидит. Прошлой ночью он уехал, чтобы сказать воинам зулусов, когда приходить.
– И когда же? – спросил я, держа кувшин с водой у него на виду.
– Сегодня, как только взойдет луна, задолго до рассвета. Мой народ жаждет вашей крови, твоей и другого белого вождя, за всех тех, кого вы убили у реки, а остальных они не тронут.
– Как ты об этом узнал? – спросил я, но он не ответил, только бормотал что-то бессвязное о том, что остался один, потому что его не могли унести.
Я дал больному воды, и он тут же уснул, а может, притворился спящим. Кто знает, бредил он или говорил правду. В конюшне стоял мой конь – лошадей в тех местах запирали на ночь, охраняя от заразной болезни. А четырех животных из упряжки Хеды, привезенных ею из Наталя, как не бывало. Однако, судя по всему, они стояли тут всего пару часов назад вместе с повозкой. Подкинув моему коню корма, я вернулся в дом с черного хода. В кухне никого, зато у комнаты Марнхема, прислонившись к двери, сидел парень, который нашел старика мертвым. Он был слишком привязан к хозяину и казался ошеломленным. Я спросил, где остальные слуги, и узнал, что все они разбежались, а лошадей Родд, еще до своего отъезда этим утром, приказал увести. Я предложил кафру пойти со мной к веранде, не желая упускать парня из виду, он нехотя согласился. Там рядышком на кушетке сидели Энском и Хеда. По щекам девушки текли слезы, а он, взволнованный, держал ее за руку. Такой образ Хеды навсегда запечатлелся в моей памяти. Горе к лицу некоторым женщинам, и ей в том числе. Прекрасные темно-серые глаза не опухали от слез, капли просто наворачивалась и падали, как росинки с цветка.
