Зикали помедлил в нерешительности – думаю, чтобы выиграть время для достойного ответа: он понял, что ему грозит. Неожиданно он зашелся своим жутким смехом и сказал:
– Ого! Король полагает, что выдра попалась в ловушку. – И он бросил взгляд на охраняемую воинами изгородь и на свирепых палачей, пристально наблюдавших за ним. – Что ж, много раз казалось, что эта выдра сидит в ловушке, да-да, еще раньше, чем твой отец увидел свет, о сын Сензангаконы, и после этого. Однако вот он я, еще живой. Не стоит проверять, о король, смертен я или нет, ведь когда смерть приходит за таким, как я, то она забирает вместе с ним и многих других. Разве не слышал ты поверья о том, что, когда Открыватель дорог подойдет к концу своего пути, на свете не будет больше короля зулусов, как не было его в те дни, когда Открыватель дорог начинал свой путь, поскольку ему суждено увидеть при жизни всех зулусских королей?
Так говорил Зикали, поглядывая исподлобья то на Панду, то на Кечвайо, и те ежились под его взглядом.
– Вспомни, – продолжил он, – что Лютый Владыка, которого давно уже нет в живых, грозил тому, кого он называл Тот, кому не следовало родиться, и убил всех, кого он любил, но потом и сам был убит теми, кого уже тоже нет в живых, и что ты один, о Панда, не грозил ему и что ты один, о Панда, не был убит. Теперь, если ты хочешь произвести опыт, могу ли я умереть, как другие люди, прикажи своим собакам напасть на меня. Зикали готов. – И, скрестив руки на груди, он умолк в ожидании.
Все мы тоже ждали, затаив дыхание: мы поняли, что страшный карлик противопоставил себя Панде и Кечвайо и бросил им вызов. И вскоре стало ясно, что победа осталась за ним, поскольку Панда лишь сказал:
– Зачем мне убивать того, к кому прежде я относился по-дружески? И зачем, о Зикали Мудрый, ты бросаешь мне эти страшные слова о смерти, ведь в последнее время я только и слышу о ней? – Он вздохнул и добавил: – А теперь, будь так любезен, расскажи нам об этом снадобье, в противном случае я пошлю за другими ньянгами.
– Почему бы и не сказать, коль ты просишь так мирно и не угрожая мне, о король? Гляди, – Зикали взял несколько скрученных корней, – это корешки ядовитой травы, которая расцветает ночью на горных вершинах, и горе тому волу, который отведает ее. Корешки эти выварили в желчи и крови, и, если их спрятать в хижине, произнеся при этом слова силы, беда непременно придет в этот дом. А это – кость младенца, у которого еще не начали выпадать молочные зубы, думаю, его бросили умирать в лесу одного, потому что был нежеланным для своих родителей, а других для него не нашлось. Такая косточка обладает силой нести несчастье другим детям, к тому же она наполнена заколдованным зельем. Смотри! – И, вытянув деревянную пробку, он высыпал из кости немного серого порошка и снова заткнул ее. – А это, – продолжил он, беря в руку змеиный зуб, – это зуб смертельно ядовитой змеи, который, после того как из него извлекут яд, используют женщины, чтобы приворожить сердце мужчины, отвратив его от другой. Я все сказал.
Он повернулся уходить.
– Постой! – сказал король. – Кто сунул эту мерзость в солому у входа в хижину Садуко?
– Я не могу сказать этого, пока не сделаю должных приготовлений, не брошу кости и не разоблачу злодея. Ты же слышал рассказ этой женщины, Нааны. Прими его или отвергни – поступай, как подсказывает тебе сердце.
– Если она рассказала нам правду, о Зикали, то как же получилось, что ты сам указал на Масапо как на убийцу ребенка, чем обрек его на смерть, а не на Мамину?
– Ты заблуждаешься, о король. Я, Зикали, разоблачил тогда семью Масапо. Затем исследовал яд, попытавшись обнаружить его прежде всего в волосах Мамины, но нашел на плаще Масапо. Я никогда не утверждал, что яд подсыпал Масапо. Это было решение короля и его совета. О король, я хорошо знал, что в том деле скрывалось что-то еще, и, заплати ты мне тогда щедрее и попроси меня продолжить использовать свою мудрость, я бы, несомненно, нашел, где в хижине таилось это колдовское зелье, и, быть может, узнал бы и имя спрятавшего его. Но в тот день я был таким уставшим, ведь я очень стар, и не все ли мне было равно, решишь ты убить или отпустить Масапо, который был твоим тайным врагом и заслуживал смерти – если не за это деяние, то за другие.
Все это время я наблюдал за лицом Мамины: она сидела по-зулусски и вслушивалась в слова убийственного свидетельства с едва заметной улыбкой, не пытаясь прервать его или что-либо объяснить. Заметил я и то, что, пока Зикали осматривал зелье, глаза Мамины пытались отыскать глаза Садуко, но тот молча сидел на месте и как будто не проявлял интереса ни к самому процессу, ни к кому-либо из присутствовавших на нем. Как-то неловко отвернув голову, он явно старался избегать взгляда Мамины, и все же глаза их встретились. Сердце его забилось, грудь начала вздыматься, и на лице его вдруг появилось мечтательное, даже счастливое выражение. С этого мгновения и до окончания суда Садуко не отрывал глаз от этой удивительной женщины, хотя, думаю, кроме меня, поднаторевшего в наблюдательности, и карлика Зикали, видевшего и знавшего все, никто не заметил этого любопытного обстоятельства.
Король взял слово.
– Мамина, – сказал он, – ты все слышала. Тебе есть что сказать в свою защиту? Если нет, то это будет означать, что ты колдунья и убийца и должна будешь умереть.
– Одно только слово, о король, – спокойно ответила Мамина. – Наана говорит правду. Я действительно входила в хижину Нэнди и спрятала там зелье. И сейчас говорю это, потому что не в моих правилах скрывать правду или пытаться подвергнуть сомнению даже слова простой служанки. – И она посмотрела на Наану.
– Выходит, ты сама себе подписываешь приговор, – сказал Панда.
– Не совсем, о король. Я лишь сказала, что подложила зелье в хижину. Я не говорила и не стану говорить, каким образом и зачем я это сделала. Пусть это расскажет вам Садуко – тот, который был моим мужем, которого я оставила ради Умбелази и который, как настоящий мужчина, должен за это ненавидеть меня. Я соглашусь со всем, что он скажет. Если он объявит меня виновной, значит я виновна и буду готова заплатить за свой грех. Но если Садуко скажет, что на мне нет вины, тогда, о король и принц Кечвайо, я без страха отдам себя вашему правосудию. Что ж, говори, Садуко! Говори правду, какой бы они ни была, если на то воля короля!
– Такова моя воля, – объявил король.
– И моя, – подал голос Кечвайо, по-видимому сильно заинтересованный происходящим.
Садуко встал. Это был тот самый Садуко, которого я хорошо знал, и в то же время это был другой Садуко. В нем словно угас огонь жизни: от горделивого и самоуверенного вида не осталось и следа. Никто не узнал бы в нем самонадеянного и отважного воина, которого прежде зулусы называли Самоедом. Это была лишь тень прежнего Садуко, наполненная неким новым, чужим и недобрым духом. Тусклые, мутные глаза его удерживали взгляд прекрасных глаз Мамины, в то время как он нерешительно и неторопливо начал свой рассказ.
– Все правда, о Лев. Правда, что Мамина посыпала ядом циновку моего ребенка. Правда, что она спрятала смертоносное зелье в соломе у входа в хижину Нэнди. Только она не понимала, что делает, она выполняла мои приказания. Вот как все было. Я всегда любил Мамину, с самого начала, как никогда не любил другой женщины и как никакая другая женщина никогда не была любима. Однако, пока я ходил с Макумазаном, который сидит здесь, в поход против Бангу, вождя амакоба, убившего моего отца, Умбези, отец Мамины, которого принц Кечвайо скормил стервятникам за то, что тот солгал о смерти Умбелази, так вот, отец Мамины заставил ее против воли выйти замуж за Масапо Борова, которого потом казнили за колдовство. Здесь, на твоем пиру, когда ты устроил смотр племенам Зулуленда, о король, уже после того, как ты отдал мне в жены госпожу Нэнди, мы с Маминой встретились вновь и полюбили друг друга сильнее прежнего. Но, как честная женщина, Мамина оттолкнула меня, сказав: «У меня есть муж, которому, хоть он и не люб мне, я останусь верна, пока живу с ним». И тогда, о король, я послушался совета злого духа в моем сердце и придумал план избавиться от Масапо Борова, погубить его, а когда он умрет, жениться на Мамине. Замысел мой был таков: отравить нашего с принцессой Нэнди сына, но устроить все так, чтобы в смерти его обвинили Масапо и казнили его как колдуна, а я бы женился на Мамине.
