– Жарковато стало, хозяин! – услышал я его крик. Затем моя лошадь тонко заржала, и что-то тяжелое ударило меня по голове – полагаю, брошенная дубинка. После этого я некоторое время не помнил ничего, кроме ощущения короткого полета по воздуху.
Очнулся я, как ни странно, в своем седле и на своей лошади, которая шла иноходью через вельд со скоростью восемь миль в час, а рядом, держась за стремя, бежал Скоул. Он был весь забрызган кровью, как и лошадь и я сам. Была ли та кровь нашей, поскольку мы все трое не избежали ран, или чья-то другая – не знаю, но выглядели мы жутковато. Я натянул поводья, и лошадь остановилась. Мы находились среди зарослей колючих кустарников. Скоул нашарил в седельной сумке фляжку голландского джина, наполовину разбавленного водой, которую мы положили туда перед битвой. Он открыл ее и протянул мне. Я сделал большой глоток джина, показавшегося мне сущим нектаром, затем предложил Скоулу, который последовал моему примеру. В мои жилы словно влилась новая жизнь. Что бы ни говорили трезвенники, алкоголь в подобных ситуациях – благо.
– Где амавомба? – спросил я.
– Полагаю, теперь уже все мертвы, хозяин. Лежать бы и нам на том поле, если бы ваша лошадь не дала деру. Ух! Как же славно они сражались. Об этой битве будут долго рассказывать! И с собой на своих копьях они унесли все три полка узуту.
– Хорошо… – проговорил я. – Но куда мы сейчас?
– Надеюсь, в Наталь, хозяин. Я сыт по горло этими зулусами. Тут недалеко Тугела, мы переплывем ее.
Мы продолжили путь и довольно скоро достигли вершины холма, с которого открывался вид на реку. Нашим взорам открылось страшное зрелище. Внизу под нами эти бесы-узуту сотнями убивали беглецов. Их гнали к берегу и добивали у самой кромки воды или в реке, поверхность которой уже почернела от утопающих или утонувших тел.
О, как ранили душу их крики и стоны! Я даже не стану пытаться описывать это.
– Давай вверх по течению, – коротко бросил я, и мы стали пробираться через небольшую низину, где укрылось несколько раненых, в относительно густые заросли кустарников, куда вряд ли заглянут в поисках беглецов опьяненные успехом узуту: берега реки здесь были довольно круты и обрывисты, а течение очень быстрое, да и само место находилось выше брода.
Некоторое время мы спокойно продвигались вперед, и тут до моего слуха донесся какой-то шум. Вдруг мимо меня, словно буйвол, продираясь через кусты, пронесся огромного роста человек и резко остановился на скале, что нависала над Тугелой.
– Умбелази! – ахнул Скоул, и в следующее мгновение мы увидели второго человека, гнавшегося за первым, словно преследовал дичь.
– Садуко, – выдохнул Скоул.
Я тронул коня и продолжил движение, хотя знал, что безопаснее держаться подальше от этих двоих, но ничего не мог с собой поделать. Я подъехал к краю той нависшей над водой скалы, где бились Садуко и Умбелази.
При обыкновенных обстоятельствах Садуко, несмотря на свою подвижность и ловкость, не мог бы справиться с самым сильным во всей стране зулусом. Но Умбелази находился в состоянии крайнего изнеможения; его грудь вздымалась, как кузнечные мехи. Кроме того, он показался мне страшно удрученным поражением… Вдобавок ко всему у него не было щита, а единственным оружием был ассегай.
Удар копья Садуко, который он частично парировал, легко ранил его в голову и срезал повязку со страусиным пером – тем самым, которое утром слетело на землю. Следующий удар пришелся ему в правую руку, так что она беспомощно повисла. Умбелази перехватил ассегай в левую руку, стараясь продолжить поединок, и в этот момент подоспели мы.
– Садуко, что ты делаешь! – прокричал я. – Разве собака кусает своего хозяина?
Он повернулся и с удивлением уставился на меня. Застыл в изумлении и Умбелази.
– Кусает, Макумазан, – ледяным голосом проговорил, придя в себя, Садуко. – Такое случается, когда она умирает с голоду, а упитанный хозяин выхватывает у нее кость из-под носа. Ну-ка отойди, Макумазан, – хотя я был безоружен, я стал между ними, – иначе разделишь судьбу этого похитителя женщин.
– И не подумаю! – крикнул я, рассвирепев от увиденного. – Если только не убьешь меня!
И тут заговорил Умбелази – глухо, задыхаясь от рыданий:
– Благодарю тебя, белый человек. Однако сделай, как просит эта змея – змея, которую я пригрел в своем краале и кормил из своей миски. Пусть сполна насладится местью за женщину, которая околдовала меня… Да, ту злую колдунью, обратившую меня и тысячи людей в прах. Слыхал ли ты, Макумазан, о подвиге этого сына Мативане? Слыхал ли ты, что все это время он был изменником на жалованье у Кечвайо и переметнулся с полками, которые возглавлял, на сторону узуту в переломный момент битвы? Давай, предатель, вот мое сердце – сердце, которое любило тебя и бесконечно доверяло. Бей… бей сильнее!
– Прочь, Макумазан! – прошипел Садуко. Но я не пошевелился.
Он прыгнул на меня, и хотя я старался напрячь все свои силы, чтобы бороться с ним, но ему удалось обхватить руками мое горло, и он стал меня душить. На помощь мне поспешил Скоул, но то ли рана, то ли крайнее изнеможение помешали ему. Быть может, сказалось невероятное волнение. В общем, Скоул упал и забился в припадке. Я было решил, что все кончено, когда вновь услышал голос Умбелази и почувствовал, что Садуко отпустил мое горло. Я сел.
– Пес, – говорил Умбелази, – где твой ассегай? – И с этими словами он швырнул в реку копье Садуко, которое подобрал во время нашей борьбы, а свое сохранил. – Хочешь знать, почему я не убиваю тебя, ведь сейчас это не составит труда? Я скажу тебе. Потому, пес, что не желаю мешать свою кровь с кровью предателя. Смотри! – Умбелази установил древко своего ассегая на камень скалы и склонился над широким лезвием наконечника. – Ты и твоя колдунья-жена довели меня до гибели. О Садуко! Моя кровь и кровь всех, кто шел за мной, – пусть она падет на твою голову. Отныне честные люди будут морщиться от омерзения, заслышав одно имя твое. А я, принц Умбелази, я буду преследовать тебя всю жизнь! Да, дух мой вселится в тебя, а когда ты умрешь – мы с тобой встретимся вновь. Расскажи обо всем белым людям, Макумазан, друг мой, будь счастлив и благословен.
Умбелази замолчал, и я увидел, как слезы хлынули из его глаз, – слезы, смешанные с кровью из раны на голове. Внезапно он издал боевой клич исигкоза «Лаба! Лаба!» и пал телом на острие лезвия.
Копье пронзило его насквозь. Он упал на руки и колени. Он поднял голову и устремил на нас взгляд, полный боли и муки, а затем повалился на бок и скатился с утеса в реку.
Тяжелый всплеск – таким был конец Умбелази Грешного, Умбелази, которого Мамина поймала в свои сети.
Поистине грустная история. И хотя произошла она много лет тому назад, я лью слезы, когда пишу эти строки, – я плачу так же, как плакал Умбелази.
Глава XIV
Умбези и королевская кровь
Очевидно, прошло какое-то время с момента падения Умбелази, когда на скалу поднялось несколько человек узуту, которым, как я услышал, или мне показалось, что я услышал, Садуко приказал:
