На лице Панды вдруг отразилась тревога, и неудивительно: из-за изгороди, за которой подслушивали женщины, неожиданно выбежали мать Кечвайо и мать Умбелази и принялись шептать ему одна в одно ухо, другая в другое. Какие они давали ему советы, не знаю, наверняка разные, поскольку бедняга-король сначала вытаращил глаза на одну женщину, затем на вторую и под конец зажал уши ладонями, не желая больше слушать.
– Выбирай, король! Выбирай! – закричала толпа. – Кто твой наследник – Кечвайо или Умбелази?
Наблюдая за Пандой, я понял, что он испытывает едва ли не физическое страдание. Его жирные бока тяжело вздымались, и, несмотря на прохладный день, пот градом катился со лба.
– Как в таком случае поступили бы белые люди? – негромко спросил он меня хриплым голосом. Опустив взгляд под ноги, я ответил так тихо, что слышать меня могли немногие:
– Полагаю, король, что белый человек не сделал бы ничего. Он предоставил бы решать другим после его смерти.
– О, если бы я мог так сказать, – пробормотал Панда. – Но это невозможно.
Последовала долгая пауза. Молчали все. Каждый ощущал величие роковой минуты. Наконец Панда, поднявшись с большим трудом из-за своего непомерного веса, процедил те жуткие слова, превратившие незамысловатую поговорку в зловещее пророчество:
– Когда два молодых быка ссорятся, они должны решить спор в схватке.
И тут же оглушительный рев королевского приветствия «Байет!» разорвал тишину – словом этим народ принял решение короля. Решение, положившее начало гражданской войне и гибели многих тысяч жизней.
Затем Панда повернулся и, едва передвигая ноги – мне невольно подумалось, он вот-вот упадет, – прошел через ворота, находившиеся у него за спиной, в сопровождении обеих своих жен, всю жизнь соперничающих друг с другом. Каждая из них попыталась первой оказаться перед воротами, полагая это добрым знаком для успеха ее сына. В итоге, к разочарованию толпы, обе миновали ворота бок о бок.
Когда король и его жены скрылись из виду, огромная толпа стала распадаться: сторонники каждой партии расходились вместе, словно договорившись заранее; никто никого не оскорблял и не угрожал. Такое миролюбивое настроение вытекало, полагаю, из тревожного осознания того, что время личных ссор миновало и настала пора большой войны. Люди чувствовали, что их спор дожидался решения, однако не палицами за забором крааля Нодвенгу, но копьями в грядущем большом сражении, к которому они сейчас расходились готовиться.
В течение двух дней в Нодвенгу не осталось ни одного воина, за исключением полков, которые Панда держал для своей личной охраны и охраны семьи. Оба брата также разъехались устраивать смотр силам своих сторонников. Кечвайо разбил лагерь в стане племени мандхлакази, которым командовал. Умбелази же вернулся в крааль Умбези, который по случаю находился почти в центре той части страны, что поддерживала его.
Не припомню, взял ли Умбелази с собой Мамину, но полагаю, что, опасаясь не слишком любезного приема в отцовском доме, Мамина поселилась на отшибе, в каком-нибудь уединенном краале по соседству, и там дожидалась перелома в своей судьбе. Во всяком случае, какое-то время я совсем не видел ее – она была крайне осторожна и не попадалась мне на глаза.
Однако с Умбелази и Садуко встретиться мне удалось. Перед отъездом из Нодвенгу они зашли ко мне вместе – по-видимому, пребывая в хороших отношениях. Оба выразили надежду на мою поддержку в надвигающейся войне. Я ответил, что, мол, люблю их обоих, но гражданская война зулусов меня абсолютно не касается и в интересах собственной безопасности мне будет лучше уехать отсюда немедля.
Они долго уговаривали меня, сулили щедрую награду. Наконец Умбелази, видя, что решение мое непоколебимо, сказал:
– Идем, Садуко, хватит унижаться перед этим белым человеком. В конце концов, он прав: не его ума это дело, и не след нам просить его рисковать своей жизнью в нашей распре. Ведь белые люди не такие, как мы: они очень дорожат своей жизнью. Прощай, Макумазан. Если я выйду победителем и стану великим, тебе всегда будут рады в Зулуленде. Если же проиграю, – быть может, тебе будет лучше оставаться на том берегу Тугелы.
В его словах я уловил скрытую насмешку. Однако, твердо для себя решив хоть раз в жизни поступить благоразумно в ущерб врожденной любознательности и любви к приключениям и не вовлекать себя в серьезные опасности, ответил:
– Принц утверждает, что я не отличаюсь храбростью и дорожу своей жизнью, и он прав. Я с опаской отношусь к открытой борьбе, ведь по натуре я торговец с сердцем торговца, и никак не воин с сердцем воина, как великий Индхлову-эне-Сихлонти. – Заслышав мои слова, мрачный Садуко чуть заметно улыбнулся. – Так что прощай и ты, принц, и будь счастлив.
Разумеется, назвать принца в лицо его прозвищем, намекавшим на незначительный изъян в его внешности, было равносильно оскорблению, однако оскорбили и меня самого, и я обязан был дать своему обидчику достойный ответ. Впрочем, принят он был без всякой обиды.
– Счастлив? А что такое счастье, Макумазан? – Умбелази ухватил меня за руку. – Иногда я думаю, что счастье – это жить и процветать, а иногда – умереть и забыться счастливым сном, ведь в этом сне нет ни голода, ни жажды, тело твое и дух не томятся. И забот никаких нет во сне. Во сне спит тело, и спят честолюбивые замыслы; спят те, кто больше не видит солнца и не страдает от измен неверных жен либо неверных друзей. Если отвернется от меня удача в бою – не беда, по крайней мере, я об рету это счастье, потому что никогда не соглашусь жить под пятой Кечвайо.
С этими словами Умбелази ушел. Садуко проводил его немного, но затем под каким-то предлогом оставил его и, вернувшись ко мне, сказал:
– Друг мой Макумазан, мне кажется, что расстаемся мы навсегда, и поэтому у меня есть к тебе просьба. Она касается той, которая для меня умерла. Макумазан, я верю, что этот вор Умбелази, – слова сорвались с его губ злобным шипением, – дал ей много голов скота и спрятал ее либо в ущелье Зикали Мудрого, либо где-то от него поблизости, оставив на его попечение. Если дела в войне обернутся против Умбелази и я буду убит, думаю, женщине этой придется худо, так как со временем я понял: настоящей колдуньей была она, а не Масапо Боров. Она связалась с Умбелази и помогала ему в его кознях, поэтому если ее схватят, то непременно убьют. Выслушай меня, Макумазан. Скажу тебе правду. Мое сердце все еще пылает любовью к этой женщине. Она околдовала меня, ее глаза следуют за мной во сне, и в каждом дуновении ветра я слышу ее голос. Она для меня дороже всего на этом свете, дороже земли и неба, и, хотя она причинила мне боль, я не желаю ей зла. Макумазан, молю тебя, если я погибну, поддержи Мамину, даже если сделаешь ее просто служанкой в твоем доме, ведь к тебе, по-моему, она относится лучше, чем к кому бы то ни было. А с ним, – он показал в том направлении, куда ушел Умбелази, – она убежала, потому что он сын короля, а она в своем безумии верит, будто и он станет королем. Хотя бы увези ее в Наталь, Макумазан, а там, если захочешь освободиться от нее, она сможет выйти замуж за кого хочет и станет жить в безопасности до конца своих дней. Панда очень любит тебя, и, кто бы ни победил в этой войне, король подарит тебе ее жизнь, если ты его об этом попросишь.
