– Колдун, или вынюхиватель колдунов, или как там ты себя называешь, – громко прокричал я, – если ты хочешь сказать, что это я убил ребенка Нэнди, то ты лжешь!
– Нет, о нет, Макумазан, – ответил он. – Но ты пытался спасти его, а значит, причастен к этому делу, разве нет? Кроме того, я считаю, что, будучи таким же мудрым, как и я, ты знаешь, кто его убил. Не скажешь мне, Макумазан? Нет? Тогда я должен выяснить это сам. Успокойся. Разве не знает вся страна, что руки твои так же чисты, как и твое сердце?
С этими словами он, к моему большому облегчению, проследовал дальше под одобрительный шепот толпы: зулусы любили меня. Зикали же продолжал ковылять по кругу, не задержавшись, к моему удивлению, у Мамины и Масапо, хотя внимательно оглядел обоих; мне даже показалось, будто он обменялся быстрым взглядом с Маминой. Я с любопытством наблюдал за его продвижением: по мере того как он шел, те, мимо кого он шел, в этот момент с ужасом отклонялись от него назад – так колосья пшеницы клонятся под порывом налетевшего ветра, – когда же он проходил, люди тотчас снова выпрямлялись, как выпрямляются колосья пшеницы, когда ветер стихает.
Наконец шаман завершил свой обход и вернулся к тому месту, откуда начал, – судя по всему, весьма озадаченный.
– В твоем краале так много колдунов, король, – обратился он к Панде, – что трудно сказать, который из них совершил злодеяние. Мне было бы легче поведать тебе о каком-нибудь большом деле. Однако плату я взял вперед и должен ее отработать. Пыль, ты сваляла дурака. Быть может, ты, идхлози, дух предков, расскажешь мне? – И, склонив голову к плечу, он как бы подставил левое ухо небу, затем быстро проговорил сухим и деловым тоном: – А, благодарю тебя, мой дух. Что ж, король, твоего внука убил кто-то из семьи Масапо, твоего врага, вождя амасома.
Толпа одобрительно заревела – по-видимому, вина Масапо была предрешена заранее.
Когда шум стих, заговорил Панда:
– Семья Масапо большая. У него, полагаю, несколько жен и много детей. Мне недостаточно указать на всю семью, потому что я не такой, как те, кто правил до меня, и не стану карать невинных вместе с виновными. Назови нам, о Открыватель дорог, того из семьи Масапо, кто сделал это.
– То-то и оно, – глухо проворчал Зикали, – что я знаю лишь, что это отравление, и чую яд. Он здесь.
Зикали подошел к тому месту, где сидела Мамина и закричал:
– Хватайте эту женщину и поищите в ее волосах!
Палачи, стоявшие наготове, устремились вперед, но Мамина остановила их жестом.
– Друзья, – с игривым смешком сказала она, – незачем меня трогать.
Поднявшись на ноги, она вышла в центр круга. Быстрыми движениями она первым делом скинула плащ, затем повязку с талии и, наконец, ленту, скреплявшую ее длинные волосы, представ перед толпой во всей своей обнаженной красоте – восхитительное зрелище!
– А теперь, – объявила она, – пусть подойдут женщины и обыщут меня и мои одежды, не спрятан ли где-нибудь яд.
В круг вышли две старушки – понятия не имею, кто дал им команду, – и тщательно обыскали одежду и осмотрели Мамину.
Они ничего не нашли. Мамина же, пожав плечами, оделась и вернулась на свое место.
Закали, похоже, разозлился. Он затопал огромными ступнями, затряс седой косматой головой и закричал:
– Неужто моя мудрость не справится с таким пустяковым делом? Эй, кто-нибудь, завяжите-ка мне глаза!
На этот раз из толпы вышел мужчина – это был Мапута – и сделал, как велел колдун, туго затянув повязку у него на глазах. Зикали покрутился на месте сначала в одну сторону, затем в другую и с криком «Веди меня, мой дух!» двинулся по кругу зигзагами с вытянутыми перед собой руками, словно слепой. Сна чала он заковылял вправо, потом – влево, снова – вперед и в сто рону, пока наконец, к моему изумлению, не остановился точно напротив того места, где сидел Масапо, и, нащупав огромными пальцами плащ, накинутый на плечи предводителя амасома, резким движением сорвал его.
– Вот, обыщите! – крикнул он, швырнув плащ на землю.
Какая-то женщина бросилась ощупывать плащ и вскоре изумленно ахнула: из густого меха одного из хвостов плаща она вытащила крохотный мешочек, изготовленный, как мне показалось, из рыбьего пузыря. Она вручила его Зикали, уже снявшего повязку с глаз.
Колдун взглянул на находку и передал ее Мапуте.
– Вот он, яд, – сказал он. – Внутри. Но кто его дал, не знаю… Все, я устал. Отпустите меня.
Зикали повернулся и заковылял к воротам крааля. Никто ему не препятствовал.
Солдаты бросились к Масапо под рев сотен глоток: «Смерть колдуну!»
Масапо вскочил на ноги и, подбежав к тому месту, где сидел король, рухнул на колени, уверяя его в своей невиновности и моля о пощаде. Вся процедура «разоблачения» вызвала у меня большие сомнения, я рискнул подняться и высказать свое мнение:
– О король, я прошу за этого человека перед тобой, поскольку в прошлом знавал его. Как этот мешочек попал к нему в плащ, я не знаю, но, может статься, там вовсе не яд, а какой-нибудь безвредный порошок.
– Да-да, это древесная мука, я чищу ею ногти! – закричал Масапо; смертельно напуганный, он, по-моему, не соображал, что говорил.
– Так ты признаешься в знании лечебных снадобий? – воскликнул Панда. – Выходит, никто не подсовывал его в твой плащ по злому умыслу.
Масапо начал было что-то объяснять, но его слова потонули в оглушительных криках толпы «Смерть колдуну!».
Панда поднял руку вверх, и снова стало тихо.
– Принесите сюда миску молока, – велел король и, когда ее доставили, приказал посыпать молоко порошком.
– А теперь, Макумазан, – обратился Панда ко мне, – если ты все еще полагаешь, что этот человек невиновен, выпей это молоко.
– Я не люблю молока, о король, – покачал я головой, а все, кто меня услышал, засмеялись.
– Может, тогда отведает молока его жена Мамина? – спросил Панда.
Мамина тоже отрицательно покачала головой:
– О король, я не пью молока с пылью.
Именно в этот момент в круг забрела тощая белая собака, одна из тех облезлых бездомных псин, что бродят вокруг краалей и выживают, питаясь падалью. Панда сделал знак – слуга подошел к собаке и поставил перед ней деревянную миску с молоком. Голодная собака мгновенно вылакала его, и, как только слизала последнюю каплю, слуга накинул ей на шею сложенный петлей кожаный ремень и крепко удерживал ее.
Глаза всех были устремлены на собаку, мои в том числе. Совсем скоро животное испустило протяжный тоскливый вой, и я содрогнулся, осознав, что это смертный приговор Масапо. Собака заскребла лапами землю, из пасти показалась пена. Догадываясь, что последует дальше, я поднялся, отвесил поклон королю и зашагал к своему лагерю, который, как я уже говорил, располагался ярдах в ста в небольшой долине. Толпа так напряженно наблюдала за собакой, что мой уход едва ли был замечен. Что же до несчастного животного, Скоул, остававшийся на процедуре «разоблачения» до конца, рассказал мне, что собака мучилась еще минут десять, затем брюхо ее покрылось красной сыпью, наподобие той, что я видел у сына Садуко, и затем забилась в предсмертных судорогах.
