Потом были на скорую руку разбитый лагерь, костер и горячая похлебка, запиваемая очень кстати пришедшейся можжевеловой. Арно пил, глядел в огонь и собирался с силами, чтобы стянуть сапоги. И при этом опять уворачивался сразу от врагов и Катершванца, убивал, спотыкался, стирал чужую кровь, понимал, что рядом больше нет Йоганна, снова убивал… Память пропитывала явь, как подлива – хлеб.
– Ты каков есть? – выбравшийся из ночи Йоганн тяжело плюхнулся рядом.
– Цел… кажется. – Что приятель жив, Арно уже знал и даже собирался его поискать, но сначала требовалось подняться.
– Кажется? – заволновался раненый, пусть и не слишком тяжело, бергер. – Я не вижу повязок, но тебя могли ударять по важным местам!
– Да цел я! – хмыкнул виконт. Парочка пустячных порезов почти не беспокоила, особенно по сравнению с тем, что лезло в голову. – Так, касерой только протереть…
– У меня во вьюке имеется хороший бальзам, но я больше не знаю, где есть мои вьюки.
– Да не надо мне ничего! И вообще ранен не я, а ты.
– Я портил брату дедушки атаку, – вздохнул Йоганн, – он на меня ужасно сердитый есть и собираемый менять завещание. Я хочу, чтобы мой великий родственник жил очень долго, но мне нравятся его главные вещи. Я буду держать их в порядке, но кто-то другой? Не знаю.
– Ты еще сто раз исправишься, и Ульрих-Бертольд тебя простит. Как он, кстати? Многих пришиб?
– Брат дедушки любит знать, сколько вокруг «гусей», которые вредят. Ставших не вредными он не считает. Тебе будет приятно слышать, что он тебя хвалившим был, однако тебе много работающим над равновесием надо быть.
– Он же не оглядывался… – Ну кто бы еще, тараня вражеский строй, углядел, что там у него за плечом творит один из бойцов?! – Как он мог видеть?
– Брат дедушки может всё. Он с тобой говорить имеет очень серьезно.
– Спасибо, что предупредил. Лучше расскажи, на что мы с Валентином опоздали.
– Вы не опаздывавшие были, о нет, наоборот совсем! Норберт говорил бы лучше…
– Я тебя спрашиваю.
– Это несправедливо, что есть я, а не Норберт, но слушай. Вчера мы подлавливали «гусей» на переправе через очень быстрый ручей, который не замерзал. Фок Варзов оказывался очень достойным. Я хотел забывать Мельников луг, я бы забывал, но мы были близнецы Катершванц из Катерхаус. Теперь я есть один, а это как половина, только хуже…
– Йоганн, – рыкнул теньент, – пшел вон с Мельникова! Что сделал фок Варзов здесь?
Оказалось, маршал успел-таки подрезать горников и на полдня пальбой с холмов задержал их движение. А потом, якобы отступив и открыв дорогу, что змеей петляла по плоскогорью, рванул коротким путем и успел к утру занять хорошую позицию. Дриксы думали, что путь на Доннервальд открыт, ну и напоролись.
– Считай, два дня выиграть получилось, – подсчитал Арно, – хотя потери… это да. Сколько хоть в строю осталось?
– Про это как раз я узнававшим был. Меньше половины, если без вас. Почти всю артиллерию потеряли. Некоторые пушки получилось взорвать, но остальные – оставляли.
– Ну так и Ли оставил!
– Твой брат жертвовал трофеями и ходил в Гаунау, а «гуси» явились к нам и получили наши пушки.
– Это не «гуси», – напомнил Арно, – это китовники.
Очередной раз пересказывать письмо Лионеля не хотелось, но было нужно. Выручил измотанный капитан с адъютантской повязкой, по виду южанин.
– Сэц-Пуэн, – отрекомендовался он. – Теньент Сэ – это вы?
– К вашим услугам. – Что-то с лицом у него странное… а, так он же одноглазый!
– Вас хочет видеть маршал. Прямо сейчас хочет.
– Идемте, – Арно вскочил, разбередив порезы и, что было много хуже, натертые пятки. – Мама о вас говорила, вы ей очень помогли.
– Госпожа графиня – чудо, – восхитился спутник, – я перед ней очень виноват. Это я навязал всем сумасшедшего ментора, но господин Шабли казался таким беззащитным и столько знал!
– Мне он тоже нравился, – у виконта ныли ноги, но не голова и уж тем более не язык. – То есть нравилось, что ему не нравится повторять манриковские подлоглупости. Кто ж знал, что это не от совести, а от зависти. Как вам север?
– Как-то не думал. Для меня главное, что взяли в армию! Как же я благодарен вашему брату и вашей матушке.
– А вы ей напишите, – осенило Арно. – Мама ужасно любит длинные письма, особенно от очевидцев. Я не видел, как вы обгоняли горников, а ей будет интересно.
– Мне неудобно.
– Очень даже удобно! Валентин… полковник Придд про Мельников луг ей целую поэму настрочил.
– Поэму?
– В смысле огромное письмо. Пишите по горячим следам, я тоже напишу, как мы за вами бегали. Договорились?
– Я попробую. Как раз сегодня ночью дежурю.
– У вас получится, – заверил Арно, – утром я или сам забегу, или пришлю кого-нибудь.
Удачно-то как! Если одноглазый Сэц-Пуэн справится, любящему сыну достаточно будет приписать с полстранички… Что-нибудь вроде «Мама, ты представляешь, кого я тебе нашел! Твоего одноглазого капитана, правда, он потерял повязку, что неудивительно. Сэц-Пуэн сейчас при маршале, и я убедил его расписать приключения корпуса до нашей встречи, которая вышла довольно-таки бурной. Поскольку скромность украшает, больше я не расскажу ничего…»
3
Комендант Доннервальда генерал Ахтентаннен остался дома, если, разумеется, это слово применимо к захваченному городу. Визит вежливости талигойской стороне нанес граф фок Глауберозе, сухопарый высокий господин в годах; впрочем, слово «старик» ему не шло совершенно. Эмиль несколько раз встречал графа в Олларии, где тот посольствовал, но без посторонней помощи вряд ли бы узнал.
– Рад вас приветствовать, – маршал, как принимающая сторона, протянул руку первым, – могу предложить горячего вина, на улице не жарко.
– Я – бывший военный и к тому же северянин, – дрикс, видимо, улыбнулся, – и предпочитаю крепкие напитки, однако начну я, как дипломат, с верительных грамот. Прошу вас.
Знакомые, взмывшие в прыжке силуэты оленей – он и она. Красное небо, золотое солнце, черные росчерки травы, счастье, полет. Бертрам подарил матери дюжину футляров для писем, на первый взгляд одинаковых, но травы гнулись по-разному, а рогатый красавец то почти настигал изящную даму, то отставал. После смерти отца мать оленье счастье куда-то засунула, откуда оно у дрикса?
– Прошу вас к столу. Касера, само собой, найдется.
Герард уже выскакивал за дверь, так что можно было заняться письмом, и Эмиль занялся. Первый секрет у футляра остался прежним, а второй и третий мать, а писала именно она, на сей раз не использовала.
«О мое по-прежнему готовящееся (я не ошиблась?) вступить в законный брак дитя! Сим подтверждаю, что слову графа фок Глауберозе можно доверять.
