Отправить рейтар жрать просто, трудней взять себя в руки и что-то придумать, а надо. Надо, Леворукий тебя просвети! Вюнше, собака эдакая, откровенно рад и теплу, и пирогам. Выпивке здоровяк был бы рад еще больше, но нельзя – сражение. Оно началось, и оно идет. За позабывшими о бархате стенами строятся и маршируют… ну, присыпанные снежком каменистые склоны – это вам не парадный плац, но дриксенские солдаты умеют держать строй и в таких условиях. С холмов бухают пушки, закатными мячиками прыгают ядра, льется кровь, умирают люди. И действительность эта имеет свойство меняться, причем быстро и в наиболее неприятную сторону.
– И все же я бы предпочел находиться поближе к происходящему, – словно бы продолжает спор Шрёклих. – Пусть всего на сотню шагов ближе, на одну-две минуты. Эти минуты могут стоить очень дорого. Полковник, вы согласны?
– Да, господин генерал.
– Господа, ха-ха, – интендант упорно радуется жизни, – можно заставить ждать хоть Создателя, хоть Леворукого, но не начальство и не, ха-ха, яблочный хлеб!
[10]
Начальник штаба вымученно улыбается, Бруно милостиво кивает, Вирстен хотя бы физиономией не врет, ну а собственной ухмылочки Руппи не видит. Двое стоявших на крыльце мушкетеров по приказу коренастого лейтенанта спешно распахивают двери. Бывшая адъютантская прибрана, на столах у стен угощение для свитских. За чернилами придется бежать вокруг дома к дежурным, и то, если будет время, хотя… Можно стеснительно улыбнуться и выйти, даже выбежать, без всяких объяснений. По три минуты до новой приемной и обратно и две на записку, но ее нужно загодя придумать. «Сударь, если б китовники были способны молиться, они бы просили Торстена избавить мир от вас, но эти господа не молятся, а действуют…»
Шуршит, проводит крылом по лицу вытканный лебедь, горят свечи, мерцает столовое серебро. Печь в углу натоплена, окна и ставни, как и положено, закрыты, на подоконниках траурные кубки и плоды шиповника. Штабные ординарцы свое дело знают, нужны ягодки – будут ягодки! Любопытно, с чего взяли, что в первый день мертвые ими закусывают, наверняка что-то когда-то было, да тоже как-то забылось. Остался обычай и корзина шиповника в фельдмаршальском обозе.
– Господа, прошу к столу.
Кто бы ни накрывал, в действующей армии хозяин приема – любого – старший по званию. Стучат стулья, тоненько дребезжит задетый бокал. Бруно занимает свое место и разворачивает салфетку, следом чинно рассаживаются генералы. По правую руку командующего – хмурый Шрёклих, по левую – сияющий Неффе, Вирстен не садится, хлопает себя по карманам, на худом лице… растерянность?
– Что такое? – вопрошает командующий. Дорвавшиеся до стола пальцы привычно выстукивают первые такты. Нет, это не завтрак, это маневр. – Садитесь, Дитмар.
– Я обеспокоен. – Вирстен на командующего не смотрит, он ловит взгляд ждущего, когда рассядется начальство, полковника. – Я крайне обеспокоен. Пропала печать трибунала. Как вы знаете, она всегда при мне, она была при мне, когда я садился в седло. Я не могу признаться в утрате печати ординарцам, и я слишком близорук, чтобы ее искать самому. Господин командующий, я готов понести должное наказание, но отыскать печать необходимо. Прошу вашего разрешения обратиться за помощью к полковнику Фельсенбургу.
– Помогите Вирстену, Руперт, – дозволяет Бруно. – Но только Вирстену.
– Да, господин командующий.
Искать печать в снегу можно долго, искать печать в снегу можно очень долго, особенно если ее не теряли, но через полчаса Бруно отправится назад, а до Рейфера кентером десяти минут за глаза хватит. Там пять минут, и назад, то есть в ставку. В полчаса можно уложиться, ну а не выйдет… Наследника Фельсенбургов Бруно не расстреляет и даже не разжалует. И вообще нашел о чем беспокоиться, знамя ты армейское! Сейчас главное – Рейфер, если до него доберутся, никакие знамена не спасут.
Кесарский Лебедь, словно отвечая, изгибает серебряную шею, ординарец раздвигает занавес, втаскивает первый поднос, запах просто умопомрачительный. Зимний Излом всегда пах сдобой, печеными яблоками, детским счастьем и никогда – порохом и кровью. Что ж, все когда-то бывает впервые.
Щелкнуть каблуками, откинуть занавеску, выйти. За спиной слышится «Приступим. Загадывайте желания, господа», а в адъютантской уже приступили.
2
Свитские жевали и вполголоса – за занавеской начальство! – болтали и посмеивались, они, кроме разве что вирстеновских, откровенно радовались теплу и передышке. О погибших, кто искренне, кто по долгу службы, отсожалели ночью, а никак не разгорающееся сражение никто, похоже, всерьез не принимал, Излом же! После вчерашнего фельдмаршал не мог не показать зубы, а фок Ило – не оскалиться в ответ. Ну, оскалились, теперь протопчутся до заката, замерзнут и разойдутся до конца празднеств, вот потом – да. Потом придется драться всерьез, но чего загодя дергаться?
– Господин полковник!
– Руперт, Мики; сейчас Руперт. В чем дело?
– Господин полковник… Разрешите! Вы должны знать… Я вами восхищаюсь, и не только я… Вся армия смотрит на вас, как… как на…
– Человека, у которого есть отличный палаш. – Армия смотрит, только вот брата Ореста больше нет. – Мики, я тебе признателен, но, право…
– Господин… То есть Руперт, если я смогу хоть когда-то хоть чем-то быть вам полезен, я… Я сделаю все, я даже приказ нарушу!
– Это излишне. Хотя… Отойдем-ка!
Они даже не отошли, отскочили к окну, давая дорогу разогнавшемуся порученцу фок Неффе. Высокий, под стать своему генералу, парень, даже не косясь на столы, промчался к двери, схватил плащ и, закутавшись чуть ли не до бровей, вылетел на улицу.
– Вот ведь исполнительность, – подмигнул Руппи, и Мики ответил счастливой улыбкой. – Нам бы такую… Итак, ты готов нарушить приказ?
– Я… Я ведь это загадал! Когда?!
– Представь себе, прямо сейчас. Мне нужен Штурриш, он должен быть со своими за оврагом.
– За каким?
– Проклятье, тут их прорва… У того, что наискось от капустной церкви. Карту бы…
– Я сейчас!
– Некогда.
– Карты тут, их под крайний стол засунули.
– Тогда тащи.
Сияющий Мики исчезает за чужими спинами. Пироги дразнят праздничным ароматом, приглушенно, но все равно весело стучат стаканы. Скрипит дверь, входят, зябко поводя плечами, теньент и солдат. Те, что маялись на крыльце. Шрёклиховский адъютант салютует заледеневшему товарищу флягой. Пить до вечера не положено, но ведь холодно же! Зимний ветерок залетает в теплую комнату, солдат под недовольными взглядами господ офицеров торопливо прикрывает дверь. Мало того – захлопнув створку, болван тут же накидывает массивный засов, а его начальник стучит сапогом в боковую стену. Зачем это, снег с каблука сбить, что ли?
