И за убитых клириков, и за убитых генералов, если они любимые… Глауберозе любили, да и брат Орест после Эзелхарда стал своим, но вероломства со стороны китовников не было. Резню подстроили Бруно с Савиньяком, то ли вместе, то ли порознь. Сегодняшний бой – результат разыгранной фельдмаршалом и маршалом комбинации, хоть бы не зря все было! Китовников нужно не просто разбить – уничтожить, чтобы скверна осталась здесь, в припорошенных снегом травах Гельбе. И чтобы жертвы, добровольные и не очень, не оказались напрасными.
– Сударь, – папаша Симон убрал тазик и отошел – одевался Руппи сам, – лучше бы вам знать, что такое бывало уже. Сам не видел, врать не буду, но в гильдии мастерам о дурных делах рассказывают, чтоб при случае не ошиблись. Белоглазых я нагляделся, но каданцы другую тварь приволокли. Меня его преосвященство для проверки вызывал, ну, я проверил, все сходится.
– Что сходится? – Руппи выглянул в окошко, знаменующей фельдмаршальское пробуждение суеты во дворе пока не наблюдалось.
– Признаки, – палач подал перевязь, – как сошлись четыре признака, считай, доказано, а тут даже больше. Сумасшедший, что бы ему ни мерещилось, говорить и на своих двоих ходить не перестанет; одержимым богохульствовать положено, белоглазые, сами знаете, а эти вот – не люди больше.
– Похоже на то. Ну и когда такое случалось?
– При кесаре Людвиге. Жена мужу, пока тот в отъезде был, изменила, да потом то ли Создателя убоялась, то ли свекрови, и в Эйну прыгнула, только вытащили ее. Грешница во всем призналась, ее к мужниной родне вернули, все честь по чести, а ночью она пропала, а все, кто в доме был, чисто крысами стали. Узнать бы, не сгинул ли в той церкви кто.
– После боя Штурриш расспросит огородника. – Руппи не глядя застегнул последнюю пряжку, палаш привычно коснулся бедра. Сколько баллад написано об отцовских мечах, которые сыновья отбирают у предателей и убийц, находят на поле боя, получают из рук матерей… Меч Фельсенбургов честно висит в фамильном замке, если только живой отец не вывез его вместе с семьей в Штарквинд к бабке. Элиза продолжает свои игры даже сейчас… Бруно тоже, но до фельдмаршала хотя бы дошло, что тянуть нельзя. Вождь всех варитов тоже понял, что опасней всего сейчас Бруно, значит, берем плащ и вперед. Битва битвой, тем более она еще не началась, а забывать о том, что ты отвечаешь за охрану командующего, не стоит.
На марше утренние доклады Руппи принимал в своей палатке, но, завладев Бархатным фортом, Вирстен с Неффе развели почти дворцовые порядки, пришлось тащиться на второй двор. Сокращая дорогу, Фельсенбург пошел через главный дом, и зря, поскольку праздничные гирлянды и веночки со слащавыми бантиками вызывали желание сорвать хотя бы один и нахлобучить на интендантскую башку. Почему их развесили вчера, Руппи понимал – убийство переговорщиков для изготовившегося к празднику командования должно было выглядеть полной неожиданностью, но за ночь блестящую дрянь могли бы и снять. Армия идет в бой, нарушая неписаный запрет, чтобы отомстить за Глауберозе и брата Ореста, а тут мишура и ягодки!
Вежливо ответив на приветствия – того, что тянет кого-нибудь убить, причем немедленно, лучше не показывать, – Руппи успешно разминулся с возглавляемой щекастым капитаном вереницей ординарцев и выскочил на главное крыльцо. Подчиненные уже топтались по чистенькому снежку – ждали начальство. Начальство, сжав зубы, выслушало рапорты, велело седлать Морока и, вернувшись под фонарь, развернуло записку от Штурриша, в которой пряталась еще одна.
«Господин полковник, – значилось в ней, – от своего имени и от имени моего друга выражаю Вам искреннюю признательность как за вовремя доставленные сведения, так и за разделенную с нами скорбь. Примите наши уверения в том, что Ваши потери не оставили нас равнодушными; нам всем остается одно – и далее исполнять свой долг настолько, насколько это необходимо».
– Каданцы что-то обнаружили? – Одетый в парадный мундир Вирстен выглядел отнюдь не празднично. – Для охраны форта приняты все возможные меры, но за его пределами жизнь командующего зависит от вашей расторопности.
– Мелочь напоминает о вчерашних заслугах, – скривился Руппи, неспешно убирая улику, – и о наградных.
– Заслуги следует вознаграждать. Нельзя требовать от наемников тех чувств, которые испытываем мы.
– Я не требую, и я заплачу́, но у меня тоже есть чувства… Господин генерал, я должен расставить внешние караулы лично, могу я попросить вас об одолжении? Генерал-интендант, видимо, забыл снять праздничные украшения, не могли бы вы отдать соответствующие распоряжения?
– Могу и сейчас отдам. Вы присоединитесь к нам за завтраком или подъедете сразу в ставку? Ваш рапорт можно поставить как в девять двадцать, так и в девять сорок пять.
– В девять сорок пять, – созерцать довольного собой Бруно со присными дольше, чем необходимо, Руппи не собирался. – Возможно, в девять пятьдесят.
– Не опаздывайте, – напоминает канцелярист, но думает он уже о другом. Им всем есть о чем подумать, но в седле это делать удобнее.
Два дюжих сержанта налегают на створки, открывая ворота, Морок бодро фыркает, срывается с места, копыта взбивают снежную пыль…
2
Все шло по плану до такой степени, что стало тошно. Подгори у кашеваров их варево или оплошай брадобрей, Эмилю стало бы спокойней, но господина командующего не ошпарили и не порезали, а завтрак удался на славу. Синий рассвет, и тот радовал полным отсутствием ветра. Ночь прошла спокойно, день еще не начался, и до утреннего доклада делать было нечего. Савиньяк пригладил волосы, расправил шейный платок, перебрался к тому, что в занятой маршалом халупе следовало называть столом, и неожиданно для самого себя, вывел:
«Моя далекая Франческа! Ты вправе мне не отвечать, ты могла меня уже забыть, если это так, то это моя вина, ведь я тебе не писал. Не мог, не хотел, не находил времени, не знал, о чем говорить, думал о другом и был дураком и слегка трусом. Нет, я не забыл бордонских дельфиниумов и твоих поцелуев, но я проснулся и принялся воевать. Водить армии и думать о любви получается не у всех, у меня не вышло, зато сегодня, прямо сейчас, я понял, почему молчал. Ты – особенная, тебя можно любить, лишь отдаваясь своей любви полностью, не допуская ни единой посторонней мысли. Когда тебя видишь, это приходит само, но я ушел, и за меня взялась жизнь; я не мог думать только о тебе, и я перестал думать о тебе вообще. Если мы встретимся, если ты меня примешь, возможно, я вновь стану твоим, пока не уйду. Это скверно, но это так.
Я не успел понять, как мой отец любил мою мать, но у них было что-то другое, во всяком случае, письма в Сэ приходили часто. Родители были единым целым, наверное, поэтому у них и родились близнецы, к тому же до невозможности разные. Лионель никогда не влюблялся и не влюбится, зато он всегда найдет, о чем говорить со своей невестой, когда она у него появится. Я бросился в любовь с головой и боюсь второй встречи: вдруг все кончится и мы будем говорить о твоих дуксах и моих генералах, я подарю тебе что-то драгоценное, оно окажется не в твоем вкусе, но ты об этом не скажешь и пригласишь меня к столу. Мы сядем друг против друга, ты объяснишь, что за соус сейчас подадут, я выражу восхищение… Ужас!
