Был тот ночной час, когда полным ходом идут представления в театрах, кинематографах и варьете, и когда бары полны до отказа. Мороз загнал гуляк в кабаки и театры.
Лиза бежала, и чувствовала, что негры ее настигают.
– Help!… Help! – кричала она в отчаянии.
Дверь в одном из баров была открыта настежь. Пар клубился в ее отверстии. Оттуда было слышно, как играло пианино и сладкий тенор пел:
Tis must be love for I don’t feel so well,
Tese sobs – these sorrows – these sighs!
Так хорошо знала Лиза эту песенку, и так не отвечала она тому, что происходило теперь с нею. Она приостановилась и заглянула в бар. Гуляки сидели, кто на высоких стульях подле стойки, кто за столиками, Много было негров, и до тошноты сладкий тенор мягко выговаривал слова куплета:
Tis must be love. Here comes that dizzy spell…
My head is in the skies…
[80]Это пение показалось Лизе ужасным. Тут не могло быть спасения. Лизу увидели. Кто-то высунулся из двери, посмотрел на растерянную девушку, на негров, настигавших ее, и захлопнул двери.
Обыкновенная здесь ночная сцена. Стоит ли обращать внимание на пьяную, вероятно, сдуревшую от хмеля, женщину, со сбитой с головы шляпкой и распущенными волосами.
Лиза снова бросилась бежать. Но ее остановка была роковой для нее. Негр схватил Лизу за край ее кофточки, но она успела быстро расстегнуть пуговицы: кофта осталась в руках у негра, а Лиза, в полуразорванном платье, бежала дальше. Последние силы ее покидали. И снова была открытая дверь. Оттуда неслись громкие, смелые, уверенные голоса. Лиза, все позабыв, не отдавая себе отчета, почему она так делает, закричала по-русски:
– Спасите!.. Спа-а-асите!.. – и грохнулась на панель в изнеможении. Сквозь охватившее ее полусознание, она услышала топот ног, крики, ругань: по-русски и по-английски. На улице шла свалка. Здоровые, рослые люди в высоких сапогах, и, точно, будто русские, навалились на негров.
Лиза приподнялась с панели и села. Все показалось ей чудом. Все было невероятно. Пронзительно визжа, пробежал мимо Лизы Самуил. Негры, теснимые людьми в высоких сапогах, отходили. Свалка прекратилась, и на улице стало тихо. Открывшиеся было двери соседних баров закрылись. Обычная в здешнем квартале история окончилась победой одной стороны и поражением другой: так всегда бывает. Хорошо, что все обошлось без полиции.
Лиза встала. Она дрожала от страха, волнения и холода. В изорванном платье, с залитым кровью лицом, стояла она, прижавшись к холодной и сырой стене дома. К ней подходили те люди, кто спас ее.
Тыльной стороной ладони, Лиза протерла глаза.
– Один из них подошел к Лизе и накинул на ее плечи тяжелое и теплое драповое пальто:
– Вы русская? – спросил он.
– Да.
– Что случилось, сударыня?..
Вопросом ответила Лиза на вопрос:
– Кто вы такие?..
– Мы – казаки.
– Казаки?.. В Америке!.. – Лизе показалось, что она ослышалась, – Какие казаки?..
– Донские.
– Донские казаки в Нью-Йорке?.. Невероятно…
– Невероятно, но, как говорится, факт…
Другой, молодой, худощавый, очень красивый, с тонкими, породистыми чертами лица, сказал:
– Мы казаки Жаровского хора. Может быть, когда-нибудь вы слышали нас…
– Жаровского хора?.. Да, я слышала вас в позапрошлом году, осенью, в Берлине…
– Ну, вот что, – вмешался в разговор седой, полный, крепкий человек с добрыми серыми глазами. – Разговаривать здесь не приходится. Позвольте, мы доставим вас домой.
– Домой… – растерянно сказала Лиза. – Домой? – повторила она. – Да, конечно… Дом… Нет… Мне нельзя домой. Мне страшно вернуться туда… Там опасность…
– Пойдемте, сударыня, возьмем такси, – сказал тот, кто дал Лизе свое пальто. – Дорогой вы нам объясните ваше положение, и мы что-нибудь придумаем…
– Конечно, – сказал седой человек. – Ты, Иван Митрофанович, да вот Гавриил Семенович, проводите барышню.
Толпою пошли к площади. Лиза постепенно оправлялась от испуга. Она поняла, что ее вряд ли принимают за приличную девушку, и она поспешила представиться:
– Я дочь генерала Акантова. Я здесь работаю… Но домой мне ехать страшно. Я боюсь, что тот человек, который меня преследовал, позвонит по телефону моей хозяйке, и она снова заберет меня и отдаст ему. У хозяйки и паспорт мой, и деньги…
Лиза остановилась. Человек десять провожало ее. Она повернулась к ним. Все русские люди, и первый раз поняла Лиза, что русские – так это же ее родные, и им можно все сказать!.. И она сказала прерывающимся от волнения голосом:
– Мне, господа, бежать нужно. Вовсе бежать из Нью-Йорка нужно. Как я могу тут оставаться?.. Вы уйдете, и кто за меня тогда заступится?..
Тот, кто подал ей пальто, заговорил с Лизой тихо и серьезно:
– Вы говорите, сударыня, что слушали нас в Берлине. Вы жили в Германии?..
– Да.
– У вас там, может быть, есть родные, знакомые? Вы говорите по-немецки?
– О, да. Я выросла и училась в Германии, в Берлине.
– Вы говорите: бежать вам отсюда надо. Хозяйка вас притесняет?..
– Вы понимаете, я шила там… – Лиза не хотела сказать, что она – портниха. Ей казалось, что это не отвечает тому, что она дочь генерала… Я шила… И хозяйка – еврейка… Оказалось, что она… она… нас, мастериц, продавала… Она хотела и меня продать…
– Еврейка… Дело обыкновенное.
– Н-да-а… Ис-с-стория!..
– Бежать?.. Ну куда я побегу?.. И паспорт, и деньги у хозяйки. Она мне, вот, и всего-то денег дала, что на субвей…
Казаки обступили Лизу кругом. Раздались голоса:
– Помочь барышне надо…
– Видно, что правду говорит.
– По всему отлично видно, что не такая она…
– И правда, что генеральская дочь…
– Беженская история. И без паспорта. Как же быть-то?
– Это уладить можно. Очень даже просто, что уладим… Сергею Алексеевичу сказать. Он капитана уломает…
– Всем хором пойдем, попросим. Капитан всегда нам всякое уважение делает. Который год на их пароходе ходим…
– Всех нас знает.
– Поручимся за нее.
– Бедная. И личико в крови. И смелая, видно…
– Можно и этого, матроса, попросить…
