Акантов, по-французски, как умел, стал говорить Варе, что ее отцу больно, что она так мало знает свою Родину, так мало интересуется Россией, плохо говорит по-русски и не знает Русской истории… Точно она не любит России.
Варя с досадою дернула плечами.
За окном, над покрытыми снегом пустырями, казавшимися особенно печальными сегодня, надвигались тихие зимние сумерки. В доме напротив засветилось окно. Из-за снега в Париже было тихо, и город пел новыми, другими, нужными голосами. Промчался поезд электрической дороги с бесстыдно ярко освещенными окнами вагонов, прошумел быстро несущимися колесами. Шум их, смиряясь и стихая, умолк вдали. Полумрак вошел в комнату. Акантов хотел встать, пустить электричество. Варя, рукой в перчатке, изящным жестом остановила его:
– Laissez… Laissez done… Pas de lumière… Il n’en faut point, – быстро сказала она. – Vous dites: mon père me prie… Да, я знаю. Он много теперь говорит со мною. Croyez, mon général, je l’aime bien fort et, je comprends vraiment qui c’est à lui que je doit tout… Я все понимаю… Mais voila!.. Между нами всегда – ложь!.. Oui, oui, mon general, ложь! – делая останавливающий жест рукой, повторила Варя. – Je m’en suis ouverte а la mère supérieure, qui s’est montrée indulgente. «Это неизбежно», сказала она, «ваш отец – казак, вы – француженка»… Vous admettez, mon général, я не могу сказать правды отцу. Он не поймет меня, и осудит, а я не чувствую себя виноватой, Мы разные люди… C’est terrible, mon general, mais qu’y puis je faire?.. Он мне говорит о staniza, khoutor, kourjene, – tout ca des mots qui ne me disent rien
[55]… Я никогда ничего такого не видела. У меня – Paris!.. Oh, Paris! Vous vous rendez compte, mon général, de tout ce que peut représenter Paris pour une vraie parisienne
[56]… Я делаю, что могу, mon général. Я хожу в церковь, но мне неловко, что мой отец надевает эти страшные мужицкие сапоги, рубашку, и навешивает кресты на старых, вылинявших ленточках. Я боюсь, что мои знакомые увидят меня с ним. C’est bien vilain d’avoir honte de son père, je m’en rends compte et sens que je suis fautive, mais je n’y peux rien. Nous sommes de deux espèces diferéntes. Il me parle de Platof, de Souvorof, mais en fait de héros, j’ai les mienes: Napoléon et le maréchal Foch!..
[57]
– Pourquoi done, Varia, ne cherchez-vous pas à apprendre a parler russe correctement?..
[58]
– О, это так трудно! Это ужасно, какой трудный язык. Mère supérieure говорила мне, это – как китайский…
В полутьме, Варя встала, и, застегивая шубку, продолжала:
– И зачем?.. Зачем, mon général? Зачем? Мне так хорошо во Франции. Я люблю Францию и Париж… Почему я не могу быть счастлива в Париже?..
– Но вы – казачка…
– Prirojonaja kasatschka, как говорит мой отец, – с коротким смешком сказала Варя, нервно пожала плечами и добавила серьезно и грустно. – Quelle bêtise… Au revoir, mon general
[59], я должна спешить…
Акантов пустил электричество. В ярком свете, видением из какого-то иного мира, мира богатого и пустого, картинкой модного журнала, стояла у двери Варя. Синие глаза ее блистали молодым счастьем, темные волосы выбивались тугими блестящими косами из-под маленькой серебристо-серой шапочки.
– Я вас провожу, Варя… Варя точно испугалась:
– О, нет, нет… Ни за что я вам это не позволяй, – по-русски, настойчиво воскликнула она, крепко, по-мужски, пожала руку Акантова и выбежала из комнаты Лизы.
В комнате остался волнующей запах Вариных духов, и все казалось Акантову, что он слышит Варин картавый, красивый французский говор.
Акантов надел пальто и вышел на улицу. В серебряной ночи, засыпанная снегом, по русскому, по провинциальному, была тиха маленькая уличка. Никого не было на ней. Акантову показалось, что он увидал вдали, у выхода на проспект, стройную Варину фигурку. Варя сейчас же и исчезла за углом. Там вдруг загорелись ярким светом автомобильные фонари, бросили лучи света вдоль проспекта; большая, нарядная машина, медленно набирая скорость, проплыла по снегу, пересекая улицу…
Акантов тяжело вздохнул и тихо пошел по скрипучему снегу к проспекту. Душно было ему в морозную ночь. Он понял, что между старым Чукариным и его дочерью – пропасть. Варя навсегда ушла от отца…
А его Лиза?..
XIV
У Лизы была большая забота, что надеть на тот бал, что устраивался дамским комитетом, под председательством генеральши Кусачевой, в пользу воспитанников Х-ского училища. Отец сказал Варе, что вечер этот будет совсем особенный, что на нем будет Великий Князь, будет цвет русской эмиграции, офицеры гвардейских полков и те немногие иностранцы, которые сохранили дружественные отношения с русскими и в пору их несчастья. На вечере будет музыкально-вокальное отделение, где будет петь Надежда Васильевна Плевицкая
[60] и декламировать стихи Дуся Королева.
Про Дусю Королеву эти дни Наталья Петровна прожужжала Лизе все уши:
– Дуся Королева нас устраивает в Америку… Я обо всем с нею договорилась… Ангел Божий, не женщина… И связи!.. Она все может… Все ей доступно… И министры, и депутаты, и чиновники министерств… Тут мы ничего не добьемся, только силы порастратим… Сколько тут всяких стеснений. Работать без «карточки» мы не можем, а карточки с разрешением на работу нам не дают… Вот, мудрый Эдип, разреши, как это выходит!.. Тут нас просто голодом задавят, а в Америке, Лиза, с вашим талантом, с нашими умением и работоспособностью, мы миллионы наживем… Ей-Богу, правда… Сначала вы оттуда будете помогать отцу, а потом и его выпишем: будет он наши работы развозить по заказчикам… Генерал! – это в Америке даже понравится… Там Великая Княгиня как хорошо работает!.. На балу все решится. Давайте ваш паспорт, – Дуся нам все нужные визы на нем устроит.
