Пери набрала свой домашний номер. Ожидая, пока ее мать, сидевшая с детьми, возьмет трубку, она прижалась лбом к оконному стеклу, за которым сиял месяц, такой яркий, что казался ненастоящим. В лунном свете был хорошо виден раскинувшийся на холмах город; дома жались друг к другу, словно хотели сообщить какую-то тайну, узкие улицы, круто изгибаясь, поднимались вверх, из дверей чайных выходили последние посетители… Интересно, что делают сейчас девчонки-побирушки, утащившие ее сумку? Наверное, уже спят и, скорее всего, легли спать голодными. Возможно, во сне они видят ее – сумасшедшую тетку, которая, сняв туфли на высоком каблуке, босиком пустилась за ними в погоню.
Сельма ответила после четвертого гудка.
– Обед уже закончился?
– Пока нет, – ответила Пери. – У мальчиков все хорошо?
– Разумеется, а почему должно быть плохо? Они с удовольствием провели время с бабушкой и теперь спят.
– Они поели?
– Ты думаешь, я решила заморить их голодом? Я сделала манты, и они уплели их за пару минут. Бедняжки, похоже, мантами их угощают не часто.
Пери, не унаследовавшая от материи ее кулинарных талантов, уловила в голосе Сельмы нотки укора.
– Спасибо. Уверена, им понравилось.
– Пожалуйста. Увидимся утром. К тому времени, когда вы вернетесь, я наверняка буду спать.
– Подожди! – воскликнула Пери. – Мама, ты не могла бы оказать мне услугу?
В трубке раздался шорох. Пери знала: это мать переместила телефон к левому уху, которым слышала лучше. После смерти мужа она состарилась на глазах. Несмотря на откровенную враждебность, пронзавшую ее отношения с Менсуром, после его ухода мир Сельмы распался на части, словно тот вечный бой, который она вела против мужа, заряжал ее бодростью и энергией.
– В нашей спальне, во втором ящике комода, лежит записная книжка, – сказала Пери. – В кожаном переплете бирюзового цвета.
– Та, что отец тебе подарил? – не без горечи спросила Сельма.
Даже сейчас, многие годы спустя, она очень ревностно относилась к той близости, которая всегда связывала отца и дочь. Смерть Менсура ничего не изменила. Пери знала по собственному опыту, что можно ревновать к мертвым, и о той власти, которую они имеют над живыми.
– Да, мама, – ответила Пери. – Она заперта, но в нижнем ящике, под полотенцами, лежит ключ. Там, на самой последней странице – телефонный номер с именем «Ширин». Ты не могла бы продиктовать мне его?
– А это что, не может подождать до утра? – удивилась Сельма. – Ты же знаешь, я в последнее время стала плохо видеть.
– Пожалуйста, мама, – взмолилась Пери. – Мне надо сейчас.
– Ну хорошо, – вздохнула Сельма. – Подожди, я попытаюсь отыскать твою книжку.
– Да, мама, и вот еще…
– Что?
– После этого, пожалуйста, запри ее снова.
– До этого дело дойдет еще не скоро, – пробурчала Сельма. – Не сбивай меня.
Пери услышала, как мать положила телефонную трубку. Потом до нее донесся шорох шагов, тяжелых и торопливых. Она ждала, прикусив нижнюю губу. Вдалеке, в отсветах фонарей Второго моста, переливалось и блестело зеленовато-голубое море – цвета ожидания. Пери смотрела на свое отражение в оконном стекле, с досадой отметив обвисшую грудь. Скоро произойдет то, чего она всегда боялась: она начнет стремительно стареть. Хотя, конечно, все стареют по-разному. У кого-то первым дряхлеет тело, у кого-то – ум, у кого-то – душа.
Пери всегда казалось, что в человеческом сознании есть нечто вроде шкатулки, в которой хранятся воспоминания. В этой музыкальной шкатулке, способной наигрывать неотвязную мелодию, заперто все, что человек не смеет помнить и не хочет забыть. Но в моменты душевных потрясений, а иногда и без всякой видимой причины, крышка шкатулки поднимается сама собой, и ее содержимое высыпается наружу. Нечто подобное произошло нынешним вечером с ней.
– Я не смогла найти твою книжку, – раздался в трубке запыхавшийся голос Сельмы.
– Мама, прошу тебя, поищи хорошенько. И если найдешь, дай мне знать.
– Я хочу посмотреть телевизор! – возмутилась Сельма, однако добавила примирительным тоном: – Ну хорошо, пойду взгляну еще раз.
Мать и дочь сблизила та же причина, что некогда отделяла их друг от друга, – Менсур. Обеим не хватало его, и это их объединяло.
– Да, совсем забыла, – выпалила Пери. – У меня украли телефон. Отправь эсэмэску на номер Аднана, но ничего не объясняй. Напиши только: «Позвони домой», и я сразу тебе перезвоню.
– Погоди, а что это за Ширин, которая вдруг так тебе понадобилась? – с подозрением спросила Сельма. – Та жуткая девица из Англии? – (У Пери екнуло сердце.) – И почему тебе необходимо так срочно поговорить с ней? – настаивала Сельма. – Она никогда не была твоей подругой.
«Она была самой близкой моей подругой», – хотела возразить Пери, но вовремя спохватилась. «Нас было трое: Ширин, Мона и я. Грешница, верующая и сомневающаяся».
– Мама, все это было так давно, – сказала она вслух. – С тех пор мы стали взрослыми женщинами. Тебе не о чем волноваться. Уверена, Ширин теперь совсем другая.
Произнося эти слова, Пери сама пыталась в них поверить, но чувствовала, что это ложь. Ширин не стала другой. И не забыла прошлое. Как и она сама.
Пояс девственности
Оксфорд, Стамбул, 2000 год
Пери приехала на свадьбу брата перед самой зимой. В Стамбуле дул холодный, пропахший морем и серой ветер. Она отчаянно скучала по городу своего детства, и пусть порой ей было одиноко здесь, в разлуке одиночество стало еще более томительным. К счастью, времени на грустные размышления ей не оставили. Не успела она распаковать чемодан, как ее закружил вихрь семейных обязанностей: надо было навещать родственников, покупать подарки, решать десятки вопросов, связанных с грядущим торжеством.
Очень скоро она поняла, что в ее отсутствие атмосфера в семье еще больше накалилась. Напряжение буквально висело в воздухе, мешая дышать. Конечно, во взаимном недовольстве родителей не было ничего непривычного, но приготовления к свадьбе порождали новые поводы для их бесконечных стычек. Семья невесты настаивала на пышной церемонии, достойной их дочери. Заранее арендованный зал в последний момент был заменен на более вместительный, а это означало, что придется пригласить еще больше гостей, заказать больше угощения и, следовательно, потратить больше денег. Представители обеих семей продолжали рассыпаться в комплиментах и любезностях, но под покровом приторной вежливости поднималась волна неприязни.
В день свадьбы Пери разбудили аппетитные запахи, наполнявшие дом. Спустившись в кухню, она увидела, что мать, в фартуке с желтыми маргаритками, печет три вида бёрека: со шпинатом, брынзой и мясным фаршем. В последние дни Сельма работала с какой-то нечеловеческой энергией – стряпала, мыла, убирала – и, казалось, не знала усталости.
