В туалете они произвели ритуальное омовение: умыли лица, вымыли руки и ноги, прополоскали рты. Вода была ледяная, но Пери стоически перенесла все необходимые приготовления к разговору с Богом. Молельных комнат в этом крыле больницы не было, и они вернулись в комнату для посетителей. Телевизор по-прежнему работал, женщина в красном платье с блестками по-прежнему вращала колесо, не утратив надежды на выигрыш.
Вместо молельных ковриков они расстелили на полу свои теплые кофты. Пери в точности повторяла все действия матери. Сельма скрестила руки на груди, то же самое сделала Пери. Сельма опустилась на колени и наклонилась, коснувшись лбом пола; то же самое сделала Пери. Только вот была одна существенная разница. Губы матери беспрестанно двигались, губы дочери оставались неподвижными. Вскоре ее осенило, что так она вряд ли угодит Богу. Безмолвная молитва подобна конверту без письма. Никто, и Бог в том числе, не обрадуется, получив пустой конверт. Значит, она должна что-то сказать. Поразмыслив, Пери горячо зашептала:
– Дорогой Аллах! Мама говорит, что Ты все время смотришь на меня. Конечно, я благодарна Тебе за такое внимание, но все-таки это как-то жутковато, и мне бы очень хотелось хоть иногда оставаться одной. Мама говорит, Ты слышишь все, что я говорю, даже то, что я говорю молча, только себе самой. Тебе известны все мои мысли. Тебе известно все, что уже случилось, и то, что должно случиться. Скажи, Ты видел Дитя Тумана? Никто не видит его, кроме меня. И кроме Тебя, я в этом уверена. Знаешь, что я думаю? У нас, людей, глаза маленькие, для того чтобы моргнуть, нам нужно меньше секунды. А у Тебя глаза огромные. Тебе для того, чтобы моргнуть, нужен целый час. Может, в это время Ты и не видишь моего папу. Когда я сержусь, папа всегда говорит мне: «Ты уже не маленькая и должна уметь прощать». Если Ты сердишься на папу, пожалуйста, прости его и сделай так, чтобы он выздоровел. Он очень хороший. Прошу, моргай всякий раз, когда мой папа совершает грех. Обещаю, я снова стану молиться и буду молиться каждую ночь, пока я жива. Аминь.
Стоя на коленях, Пери заметила, что мать повернула голову сначала направо, потом налево и провела руками по лицу. Девочка в точности скопировала все эти движения. У нее было такое чувство, что она запечатывает конверт, содержащий письмо к Аллаху.
На следующий день Менсур уже сидел на кровати в подушках, болтая с навестившими его друзьями. Через несколько дней его выписали из больницы, предварительно вшив ему электрокардиостимулятор и выдав счет на круглую сумму. Врачи настоятельно советовали ему бросить пить и избегать стрессов, словно стресс был докучливым родственником, которого можно просто не приглашать на обед. Все предостережения Менсур пропускал мимо ушей. После того как он станцевал танго с Азраилом, ангелом смерти, ему нечего больше бояться, заявил он.
Еще долго в ночных кошмарах ее преследовало это жуткое видение: отец, отплясывающий какой-то дикий танец со скелетом, который внезапно оказывался его собственным.
Стихотворение
Стамбул, 2016 год
Стоя в шикарной ванной, Пери смотрела на свое отражение в зеркале. Маска невозмутимости, которую она сохраняла ради дочери, слетела. Взгляд ее был полон тревоги и растерянности. Одиночество рыбок в аквариуме вдруг напомнило ей героев комиксов, выброшенных на необитаемый остров без всякой надежды на спасение. А разве она сама не такая же пленница? Сможет ли она убежать от своих ежедневных привычек, давних знакомств, обязательств и пристрастий? Выйти из налаженной колеи? Человека, решившего изменить свою жизнь, ожидает слишком много трудностей. Мы, словно узники, привязываемся к своей тюрьме.
Из-за двери донесся хохот. Хозяин дома рассказывал что-то смешное, его зычный голос заполнял собой все вокруг. Смысл шутки Пери не уловила, но, судя по реакции, она была весьма фривольного свойства.
– Ах вы, мужчины! – раздался женский голос, скорее игривый, чем укоряющий.
Пери сжала губы. Да, она была не из тех женщин, которые с такой легкостью и кокетством произносят подобные фразы при всех.
Будь то мужчины или женщины, ее всегда привлекали люди с непростым прошлым, следами перенесенного страдания в глазах и душевными ранами, невидимыми жестокому миру. В дружбе она умела быть искренней и верной, не жалела ни времени, ни сил для тех немногих избранных, к которым проникалась симпатией. Со всеми прочими, что составляли в обществе подавляющее большинство, она очень быстро начинала скучать. Скука порождала желание убежать, избавиться от ненужного собеседника, от пустого разговора, от тягостной ситуации. Она предчувствовала, что сегодня, на этом буржуазном обеде, скука вновь станет ее верной спутницей. Есть только один способ отделаться от этого тоскливого компаньона – затеять незаметную для других игру, правила которой ведомы лишь ей одной.
Пери торопливо побрызгала в лицо водой. Неплохо было бы подправить макияж, но губная помада погибла под каблуком бродяги, а тени для век валялись на земле в темном переулке. Наскоро причесав волосы пальцами, она снова взглянула на свое отражение. Из зеркала на нее смотрело бледное лицо, испуганные глаза по-прежнему выдавали душевное смятение. Пери открыла дверь и с удивлением увидела дочь.
– Папа волнуется. Спрашивает, где ты.
– Мне нужно было привести себя в порядок. А что ты ему сказала?
– Ничего, – пожала плечами Дениз.
– Спасибо, солнышко. Идем к папе.
– Подожди. Ты забыла это, – сказала Дениз, протягивая руку. Пери сразу поняла, что дочь держит тот самый поляроидный снимок, который она тщетно искала после сегодняшней стычки. Должно быть, Дениз заметила его первой и сунула в карман. – А почему я никогда не видела этой фотки раньше? – требовательно спросила дочь.
На снимке были четверо. Профессор и три его студентки. Счастливые, полные наивных надежд изменить мир к лучшему и пребывающие в блаженном неведении о том, что их ждет в будущем. Пери прекрасно помнила день, когда была сделана эта фотография. Такой холодной зимы Оксфорд не знал несколько десятилетий. Высокие сугробы, пронизывающий холод по утрам, замерзшие трубы. И пьянящее чувство влюбленности, переполняющее все ее существо. Ни до, ни после она не ощущала так остро, что живет в полную силу.
– Кто эти люди, мама?
– Это старая фотография, – невозмутимо и равнодушно, слишком равнодушно, произнесла Пери.
– Почему ты носишь ее в бумажнике? Рядом с фотографиями своих детей? – не унималась Дениз. В глазах ее светилось любопытство и недоверие. – Ты не сказала, кто они.
Пери указала на девушку в ярко-красном платке, завязанном на манер тюрбана, с густо подведенными светло-карими глазами.
– Это Мона. Наполовину американка, наполовину египтянка. – (Дениз, не произнося ни слова, сосредоточенно разглядывала фотографию.) – А это Ширин, – продолжала Пери, указывая на девушку с пышными черными волосами, ярким макияжем и в кожаных сапожках на высоченных каблуках. – Ее семья из Ирана, но они столько раз переезжали с места на место, что она уже не знала, какую страну считать родной.
