– С сегодняшнего дня записывай в эту книжечку все свои мысли о Боге и о себе, – сказал отец.
– Это будет мой дневник?
– Да, что-то вроде того. Особенный дневник, который ты станешь вести всю жизнь.
– Всю жизнь? Но здесь не хватит страничек.
– Не хватит. Но то, что записано прежде, можно стереть. Понимаешь, душа моя? Ты будешь писать, стирать и вновь писать. Увы, я не могу подсказать тебе, как избежать черных мыслей. У меня самого это никогда не получалось. – Менсур немного помолчал и добавил: – Надеюсь, ты будешь их быстро стирать.
– И записывать новые черные мысли?
– Может быть… Но все же новые черные мысли лучше, чем старые черные мысли.
В тот же вечер, сидя на кровати, Пери открыла свой новый дневник и сделала первую запись:
Я думаю, Бог состоит из разноцветных кусочков, как конструктор лего. Иногда мне удается построить доброго и любящего Бога. Иногда Он получается злым и мстительным. А иногда мне не удается построить ничего.
Строй и разрушай. Пиши и стирай. Верь и сомневайся. Возможно, отец имел в виду именно это? Много лет спустя, вспоминая тот давний разговор, Пери поняла, что именно он определил ее будущий удел. Уже тогда, в детстве, она догадалась: в мире, где одни истово предаются вере, а другие столь же истово отрицают ее, она всегда будет находиться где-то посередине.
Фотография
Стамбул, 2016 год
Бродяга надвигался на Пери, поигрывая ножом так ловко и беспечно, словно показывал ей какой-то занятный трюк. Лезвие сверкнуло в нескольких дюймах от ее живота и полоснуло по правой ладони. От боли и страха она громко вскрикнула. По руке потекла кровь, оставляя пятна на лиловом шелке.
Сердце Пери колотилось под ребрами, как птица в клетке, на лбу выступили капли пота. Собрав все силы, она толкнула бродягу в грудь. От неожиданности он потерял равновесие и качнулся. Пери воспользовалась моментом и выбила нож из его руки. Разъярившись, он ударил ее кулаком в грудь. У нее перехватило дыхание. Она подумала о дочери, которая ждет ее в машине. О двух сыновьях, которые сейчас смотрят телевизор дома. Представила, как ее муж, стоя в окружении других гостей, с беспокойством глядит на часы, недоумевая, куда она запропастилась. Глаза ее увлажнились от слез при мысли о том, что она никогда больше не увидит тех, кого любит. Какая нелепая смерть! Люди погибают, защищая свою родину, близких или свою честь. А она защищает поддельную сумочку от «Эрме» с неправильно поставленным ударением. Впрочем, какая разница. Любая смерть бессмысленна.
Бродяга нанес ей еще один удар, на этот раз в живот. Пери согнулась пополам и зашлась кашлем, чувствуя, что ее покидают последние силы.
Собрав волю в кулак, она закричала:
– Прекрати! Прекрати, пока не поздно! – Она словно унимала расшалившегося ребенка. Все тело била крупная дрожь, которую она никак не могла унять. – Послушай, – хрипло сказала она, – если ты меня убьешь или ранишь, тебе мало не покажется. Ты точно сядешь. А в тюрьме из тебя… – «Дух вышибут», хотела сказать она, но вслух произнесла другое: – Там тебе все кости переломают! Поверь, ты горько пожалеешь!
Бродяга сплюнул сквозь зубы.
– Шлюха, – процедил он. – Да кем ты себя воображаешь?
Никто и никогда не называл ее шлюхой. Слово вонзилось в мозг, как ледяная игла. Она сделала еще одну попытку, на этот раз предложив договориться по-хорошему.
– Забирай сумку, если хочешь. Я пойду своей дорогой, ты – своей.
– Шлюха! – повторил он, как заведенный.
Лицо его словно окаменело, глаза превратились в узкие щели. Невозможно было понять, что у него на уме. В конце переулка проехала машина, огни фар на несколько секунд рассеяли полумрак. Она хотела позвать на помощь, но машина скрылась слишком быстро. Их снова окружила сгущавшаяся темнота. Пери отступила на шаг.
В следующее мгновение бродяга схватил ее за горло и резко толкнул. Волосы ее рассыпались, заколка, которая держала стянутый на затылке пучок, с тихим стуком запрыгала по земле. Упав на спину, Пери ударилась головой об асфальт, но боли, как ни странно, не почувствовала. В вышине темнело небо – невероятно далекое, холодное и плотное, как лист металла. Она попыталась встать, опираясь об асфальт и оставляя на нем кровавые следы. Бродяга, вновь повалив Пери, взгромоздился на нее и принялся срывать с нее платье. Из его рта несло отвратительным запахом – голода, сигарет, клея. Это был запах разложения. Пери затошнило. Ей казалось, что ее насилует труп.
Подобное часто происходит в этом городе, который лежит на семи холмах, двух континентах, омывается тремя морями и насчитывает пятнадцать миллионов жителей. Это происходит за плотно запертыми дверями и во внутренних дворах, под открытым небом; в дешевых мотелях и роскошных номерах пятизвездочных отелей; в глухие ночи и при ярком свете дня. Обитательницы городских борделей могли бы рассказать немало захватывающих историй, пожелай только кто-нибудь слушать их. В этом городе никогда не было и нет недостатка в девочках по вызову, юношах, готовых на все, и опытных проститутках, терпевших немало побоев и унижений от клиентов, которым достаточно малейшего повода, чтобы дать волю злобе. Не было и нет недостатка в транссексуалах, которым достается особенно часто. Однако они никогда не обращаются в полицию, потому что знают: там их ждет новая порция побоев. Дети в этом городе опасаются некоторых членов семьи, а молодые жены – своих свекров и братьев мужа. Служанкам и няням, отказавшимся удовлетворить желания своих распаленных похотью хозяев, как правило, приходится горько об этом сожалеть, не говоря уже о секретаршах, осмелившихся дать отпор своему боссу. Домашние хозяйки не могут рассказать о том, что творят с ними, потому что в турецком языке нет понятия «семейное насилие», хотя семей, где оно процветает, более чем достаточно. Под завесой секретности и молчания в Стамбуле, этом городе безгласных стыдливых жертв и безнаказанных насильников, каждый день происходит множество трагедий. И самые страшные оскорбления здесь терпят от близких, хотя больше всего боятся чужаков.
Прошло несколько томительно долгих минут. Ей казалось, что все это происходит не наяву, а в чьем-то кошмарном сне, куда ее заманили, как в ловушку. Она пыталась сопротивляться. Сил у нее хватало, но бродяга, несмотря на субтильность, тоже оказался сильным. Он боднул ее в голову, и она на несколько секунд потеряла сознание. Боль была такой нестерпимой, а отчаяние – таким безысходным, что она уже готова была сдаться.
И тут краем глаза она увидела прозрачный силуэт – скорее ангельский, чем человеческий. Она сразу поняла, кто это. Дитя Тумана. Розовые щечки, ямочки на руках, пухлые ножки, вьющиеся золотистые локоны, которые еще не начали темнеть. На одной щеке – пятно цвета сливы. Очаровательный малыш, не имеющий ни плоти, ни крови. Джинн. Дух. Галлюцинация. Порождение ее воображения, охваченного ужасом. Впрочем, он уже являлся к ней прежде.
Ничего не замечавший насильник, чертыхаясь себе под нос, принялся спускать брюки. Пальцы его нетерпеливо теребили веревку, заменявшую ремень, но узел был затянут слишком туго. К тому же бродяге приходилось действовать одной рукой, второй он удерживал Пери.
