– То есть, где реальность, а где ирреальность – так вопрос уже не стоит?
– Нет-нет. Ведь реальность то и дело «заглатывает» в себя ирреальность, и наоборот. И так, чередуясь, они обе вертят вещами и событиями нашей жизни.
– В этом смысле то, что вы пишете, очень трудно назвать каким-то обобщающим термином: это не мистика, не фантастика, не детектив… Как вы сами называете жанр, в котором пишете?
– Я в шутку называю это «суси-нуар»
[71]. (Смеется.)
– (Вручая визитку.)Как интересно. Ваш неофициальный сайт в России вот уже пятый год называется «Виртуальные суси»
[72].
– «Виртуальные суси»? С ума сойти!.. (Смеются все, включая фотографа и секретаршу.)
Если говорить о жанрах… Дело в том, что японские мифы по структуре отличаются от мифов Европы. Взять, например, миф об Орфее. У него умирает жена, он идет в царство Тьмы, чтобы встретиться с нею, переправляется через реку… В Японии тоже есть такой миф, очень похожий. Но у европейцев Орфей очень долго путешествует, поет песни изо всех сил, упрашивает лодочника, терпит лишения всю дорогу. А в японском мифе захотел попасть в подземное царство – и ты уже там. Оно же прямо у тебя под ногами! Никакой дистанции между здесь и там нет…
– То есть кто это решает? Или он сам, когда захочет, может туда попасть?
– Да-да, он сам и решает. Но у европейцев здешний мир и тамошний очень четко разделены, и чтобы туда попасть, ему приходится порядком постараться и помучиться при жизни. И в этом смысле мое ощущение – что мы можем, когда хотим, очень легко туда проскользнуть, – пожалуй, все-таки ближе к японской мифологии.
– Но тогда встает вопрос о Судьбе. О том, можем ли мы контролировать своей волей, попадать нам туда или нет.
– Бывает по-разному. Иногда можем, иногда нет. В своих романах я описываю и те, и обратные ситуации. И, мне кажется, в моем случае я все контролирую сам, просто не знаю об этом. Это происходит где-то у меня в подсознании. А подсознанием моим управляет не Бог и не Судьба, а Повествование. Та или иная история. Для меня Повествование – что-то вроде внутренней энергии, которая за меня все решает… В общем, чем больше я буду об этом рассказывать, тем дальше мы будем забредать в миры Карла Юнга. В миры, где существует Мандала воли. Но определяет эту Мандалу некая энергия человеческого подсознания. По крайней мере, лично мне очень сильно так кажется.
– В этом смысле – можно ли считать вас атеистом?
– Ну, в общем… Хм-м… Просто мой отец был кем-то вроде буддистского священника.
– Да? А разве не школьным учителем?
– Ну, он вообще-то учитель, но параллельно был и священником. А дед владел небольшим храмом в Киото, до сих пор этот храм стоит… Так что в моем воспитании было очень много всего из буддизма. И хотя сам я человек не религиозный – на психологическом, подсознательном уровне от предков, конечно, сильное влияние получил.
– В романе «Страна Чудес без тормозов», который выйдет в России этой осенью, герой спрашивает: «Так что же, если у человека забирают его тень – значит, он теряет «кокоро»?» То есть мне нужно перевести японское слово «кокоро»…
– О да! Я представляю, как вы влипли…
– Это что-то среднее между «душой», «сердцем» и «сознанием», так? Альфред Бирнбаум перевел это на английский как «mind». Но mind – это все-таки гораздо больше «от головы», не правда ли… «Сердце» в данном контексте прозвучит слишком физиологично. «Душа» – боюсь, чересчур религиозно. Что же именно вы хотели передать этим словом, «кокоро»?
– Да, «mind» тут не совсем подходит… Японское «кокоро» обязательно включает и теплоту. То, что связывает память с человеческой теплотой. Где-то ближе к «tenderness», что ли… Немножко от «mind», немножко от «soul» – и в то же время чувствуешь, как бьется живое сердце. В моем же романе вы можете считать, что потерявший тень – это потерявший теплоту, смысл один и тот же…
– Хм… Я подумаю, спасибо.
– Да, особенно такие вещи переводить нелегко, я прекрасно вас понимаю.
– Буквально вчера я узнал, что вы заново переводите на японский «Над пропастью во ржи»…
– Да, я уже закончил.
– Чем же, по-вашему, будет отличаться «Сэлинджер по Мураками» от «классической» японской версии тридцатилетней давности?
– Мой друг и коллега переводчик Мотоюки Сибата уже написал об этом статью. Он выделяет по крайней мере два главных отличия. Во-первых, в оригинале все повествование строится на разговорной речи – той самой речи, какой мы с вами пользуемся прямо сейчас. В этой речи активно употребляется местоимение «you». Но в той версии, которую читали в Японии до сих пор, все «you» опущены. Такая вот особенность. В Японии, как вы знаете, местоимения второго лица употребляются редко, все стараются обходиться без них…
– Да уж, ни «тыкать», ни «выкать» здесь не принято.
– Вот именно. А старый перевод был выполнен так, как здесь принято. А я взял и перевел все эти «ты знаешь», «ты думаешь», «ты говоришь». И уже от этого вся атмосфера произведения здорово изменилась – как, по крайней мере, считает Сибата-кун. Ну и еще одно… В старой версии основной акцент делался на конфликте между личностью и обществом, личностью и истеблишментом. А у меня он превратился скорее в противостояние «душа и внешний мир». Я думаю, восприятие произведения будет очень сильно отличаться, если вместо социальной сатиры читателю предложат историю одной человеческой души.
– На вчерашнем семинаре Сибата-сан выразил надежду, что теперь аудитория этой книги в Японии значительно расширится.
– Ну, по крайней мере, я надеюсь, читателю станет гораздо проще анализировать мысли и поступки героя-тинейджера.
– Тогда такой вопрос. Если он покажется вам слишком личным, я его тут же сниму… Почти нигде в ваших романах до сих пор не говорится о взаимоотношениях родителей и детей
[73]. Кроме разве «Дэнса» – но и там герой возится с чужой семьей, своей у него нет. Такое впечатление, будто вы сознательно избегаете этой темы. Что это – часть какой-то философии, мол, все мы дети до самой смерти, – или же здесь какие-то личные причины?
– Конечно, это личное. Я вовсе не хочу оставаться «ребенком по жизни». Просто я не очень люблю семью как понятие. Не люблю, хотя от этого никуда не денешься. Из детства у меня мало что осталось в памяти о семье, и мне всегда было гораздо интереснее пробираться по жизни в одиночку. Детей у меня нет, на то свои причины. Всей семьи – жена да я. Захотелось куда-нибудь за границу – сорвались, уехали да живем сколько влезет…
