Память? Но потерявший память – счастлив, а они несчастны по определению.
Вконец отчаявшись, пользуюсь случаем и спрашиваю у самого Мураками. Ответ получаю такой:
– По крайней мере, в моих романах считайте, что «кокоро» – это нечто соединяющее память и человеческую теплоту.
– Хм… Похоже, на русском это все-таки душа, спасибо, – отвечаю я навскидку. И тут же опять утопаю в сомнениях. Все-таки у нас к душе (а особенно – к ее отсутствию) слишком свое, «христианутое» отношение. Да и вообще здесь же явно не о душе речь.Разве это наша душа решает, нести нам сегодня душу на исповедь или еще подождать?
Воля? Близко, но не тепло… Сами знаем, что вышло из «воли к власти». «Человеческой теплотой» там и не пахло.
Какое-то время мне мерещилось, будто «кокоро» – это старинное русское слово «ум». Который теряют, с которого сходят, которым крепки, которым умеют, который у всех и каждого то и дело «заходит за разум» и от которого все мы страсть как любим время от времени помучиться-пострадать. Непременный атрибут фольклора, главное действующее лицо тысяч пословиц и поговорок. Кого с ним (как и без него) только не встретишь! Просто не лексическая единица, а какой-то флюгер на ветру…
И все-таки – не то. Слишком «от ума». А что ж тогда «от сердца»?
Ведь «кокоро» – это, скорее, мироощущение. Когда ты вошел в гармонию с окружающим миром, умом и сердцем и наконец-то научился в нем жить. Каким бы трудным он ни был. Но который больше не хочется покидать.
Я отвернулся от Омута – и побрел по снегу к Западному Холму. Там, за Холмом, раскинулся Город, текла Река и дымилась труба Библиотеки, где меня ждали она и аккордеон.
И тут я увидел, как в густой, седой метели надо мной проплыла огромная белая птица. Перелетев через Стену, она повернула на юг и растворилась в заснеженных небесах.
И только снег скрипел под башмаками.
В итоге вместо «кокоро» я расставил возвратные глаголы и фразеологизмы из ряда «своё я», «настоящее я» и т. п. И лишь когда без конкретных образов было уже совсем не обойтись – вставлял, по ситуации, «память» или «сердце». Также неплохо срабатывали замечательные русские выражения вроде «вышел из себя» (какая шикарная картина, представим только), «сам не свой», «сам по себе» и так далее.
Просто я понял: лучший способ перевести это слово – вообще его не переводить.
Сегодня японцы, в зависимости от обстановки, активно употребляют до четырех разных «я» (на самом деле их больше, хотя куда вежливее не «якать» вообще):
1. Высокое: ВАРЭ (ВАГА) – когда говорят о своей фирме, стране, коллективе и т. п.
2. Всеобщее: ВАТАКУСИ (сокр. – ВАТАСИ) – для общения с внешним миром. Практически единственное «я», которое дозволено женщинам – в любых ситуациях, от высокого приема до интима.
3. Интимное: БОКУ – мужское «я» для общения с близкими, женой, любовницей, друзьями, а также для разговора мужчины с самим собой.
4. Низкое: ОРЭ – грубое «я» для разговора настоящего мужчины с другими мужчинами, а заодно и со всеми остальными.
Так вот.
Вся «Трилогия Крысы плюс «Дэнс»» написана в интонации мужского дружелюбного БОКУ – в такой, знаете ли, «муракамской» интонации, ну вы меня понимаете… Сами японцы, обсуждая эти книги, так и говорят: «А помнишь, Боку с подругой на Хоккайдо приехал? Я чуть не помер на этом Повороте…» – или «А вы обратили внимание, как он женщин описывает? А как его Боку с девушками разговаривает? Наверно, и сам интересный мужчина. Что вы об этом думаете, Митя-сан?»
И вот тут начинается самое интересное. Еще в «Песне ветра» была замечательная фраза:
Хартфильд так высказался о хорошем тексте: «Процесс написания текста есть не что иное, как подтверждение дистанции между пишущим и его окружением. Не чувства нужны здесь, а линейка» («Что плохого, если вам хорошо?», 1936 г.).
В «Стране Чудес» происходит дальнейшее расщепление сознания героя при общении с читателем.
Насладимся разницами температур. Герой-конвертор в Токио рассказывает нам о себе на всеобщем, «внешнем» – Ватаси. Читатель же Снов говорит о себе в интимно-доверительном Боку.
Таким образом, два героя существуют по-разному даже на уровне рассказчиков: «Внутреннее я» – и «внешнее я».
«Что делать с этим в русском языке?» – ужасался я и старался сохранить хотя бы принципиальную разницу интонаций этих друзей-антиподов, которые вечно о чем-то спорят…
Стоп. Где-то мы эту парочку спорщиков уже видели. Ну, точно. Да это же наши старые знакомые – Боку и Крыса, спорившие до хрипоты всю Трилогию.
Сравним:
«Все богатые – говнюки!» – кричит совсем еще юный Крыса в «Песне ветра». И отталкивает от себя этот несовершенный мир.
«Звери выносят забытое «я» (кокоро) за Стену, – морализаторствует Тень в «Конце Света». – Они вдыхают в себя человеческую память (кокоро) и выбрасывают ее во внешний мир. Точно грязь или пену, скопившиеся в Городе за ночь. А с приходом зимы умирают. Но убивает их не голод и не зимняя стужа. Они умирают от тяжести человеческих страстей (кокоро), которыми их нагружает Город. А с приходом весны рождаются новые звери. Столько же, сколько умерло. Детеныши подрастают, точно так же впитывают в себя людское «я» (кокоро), а потом умирают. Это – плата за совершенство. Ты хочешь совершенства такой ценой? За счет слабых и беззащитных, что покорно влачат свою ношу?.. И это ты считаешь правильным? Посмотри на все с этой стороны. Со стороны зверей, теней и обитателей Леса».
С кем же – и с чем – постоянно спорит главный герой каждого романа Мураками?
* * *
В «Охоте на овец» бестолковые, нескладные 60-е со скрипом закрывали свой занавес. С начала же 70-х в Японии начала кардинально меняться общественная атмосфера. Мораль послевоенного времени – «мы должны помогать бедным» – исказилась до абсурда и перестала привлекать массы. Как раз на эти годы приходятся попытки молодежи насильно изменить этот мир в сторону «гуманности» – студенты кидаются на ограждения военных баз, захватывают университеты и конфликтуют с полицией. Это не кончается ничем. В «Норвежском лесе» Мураками уже откровенно насмехается над «бунтарями», которые объявляют войну университету, а сами продолжают ходить на лекции. А в «Дэнсе» и вовсе откровенно признает:
В 1969 году мир был гораздо проще – пускай даже тогда мне так и не казалось. Швырнул булыжником в солдата спецвойск – и как бы выразил свое отношение к миру. В этом смысле – хорошее было время. Сегодня, с нашей сверхрафинированной философией, кому придет в голову кидаться булыжниками в полицейских? Какой идиот побежит на пикеты бросать бомбу со слезоточивым газом? Вокруг – наша сегодняшняя реальность. Сеть, протянутая от угла до угла. И еще одна сверху. Никуда не убежать. А булыжник кинешь – отскочит да назад прилетит.
