– Какая черная неблагодарность с ее стороны! – возмущалась графиня. – А ведь, видит бог, сколько доброго я сделала для Изоры, как о ней заботилась! Слыхала, будто она скоро обручится с молодым Маро – тем, что ослеп. Ну что ж, ей же хуже! Столько усилий потрачено, чтобы дать ей образование, – и все впустую!
Супруг графини, молчаливый Теофиль, объявил, что скоро приезжает управляющий – проверить состояние дел и счета на конец года. «Хоть бы Арман повременил немного с этим разговором о Женевьеве!» – сокрушалась Люсьена, слушая, как Бастьен с сыном осыпают друг друга бранью.
– Грубиян, невежа, деревенщина – вот вы кто! – кричал Арман. – Да если бы я мог, я бы ушел прямо сейчас!
– Ну и проваливай, – набычился Бастьен. – Fan de vesse! Лучше бы я отрезал себе причиндалы, чем производить на свет детей, которые слова доброго не стоят! И сестра твоя не лучше! Уговаривали ее побыть сегодня дома, и что? Убежала к своим чернолицым – потискаться с кем-нибудь под кустом!
– И как только у Изоры хватает терпения жить в этом доме! – в сердцах выкрикнул Арман. – Хочу, чтобы вы знали, отец: я поблагодарю сестренку, когда она вернется. Утром она не успела отдать Женевьеве мое послание. Ну и слава богу, потому что тогда моя невеста не пришла бы – в том письме было столько гадостей! По крайней мере, у меня в жизни будет хоть какая-то радость. Мы обустроимся в Люсоне, и я имею на это право – как и моя сестра, и моя бедная мать, которая всю жизнь на вас горбатится! Если бы вы побывали на фронте, научились бы ценить даже крошечные радости, и знали бы, как хочется забыть ужас войны!
– Не моя вина, что меня признали негодным к службе, и кому-то нужно было кормить семью, – осклабился Бастьен.
Он попытался сделать шаг и зашатался, но бутылку с водкой, которой все время размахивал, все-таки не уронил. Люсьена схватилась за сердце: еще пару глотков, и муж станет совершенно невменяемым!
– Мальчик мой, иди к себе! Поговорите с отцом завтра, он все равно мало что соображает. Наутро ему будет стыдно, что он так себя вел, – еще прощения попросит. Ну зачем, зачем ты заговорил об этом, едва мы переступили порог?
У Люсьены тряслись губы, по щекам текли слезы. Арману оставалось только махнуть на все рукой. Он и сам сожалел, что не смог сдержать воодушевления и с порога объявил родителям, что они с Женевьевой Мишо собираются пожениться. Он встретил их радостный, со свежей повязкой на лице, даже переоделся по этому случаю в чистую рубашку и бархатные брюки.
Однако стоило заговорить о предстоящем отъезде, как Бастьен Мийе рассвирепел. Сын, чье возвращение было сродни чуду, – крепкий парень, который мог бы трудиться в поле и, в общем-то, сам предлагал помощь, – несколько дней провалял дурака у них в доме и внезапно решил бессовестно бросить родителей. И все это – из-за женщины!
– Дьявольское отродье! Чтоб вам всем пропасть! – не мог угомониться фермер. Его шатало, лицо налилось кровью, глаза закатились. – Давай, шуруй наверх собирать чемоданы! А я пойду по нужде, а после загляну к лошадкам. От них больше толку, чем от детей!
Арман пожал плечами и, даже не подумав утешить мать, стал подниматься по лестнице на второй этаж. Люсьена засеменила за ним. Оба услышали, как на старых, смазанных маслом петлях повернулась и хлопнула входная дверь.
– Арман, скажи, ты же не собираешься уезжать прямо сейчас? – В глазах Люсьены застыла мольба. Она поднялась наверх вместе с сыном и теперь стояла на лестничном пролете, не зная что предпринять. – Когда отец пьяный, он несет всякий вздор.
– Мам, у меня на этот счет другое мнение. Отец – злой, жестокосердый человек, без царя в голове. Как только ты полюбила такого? Как можешь жить с ним столько лет?
– Бастьен никогда меня не обижал, и я стараюсь его не сердить. Если он не в духе, лишний раз не подойду. Он – мой муж.
Арман размотал дрожащими пальцами повязку, скрывавшую лицо. Исковерканная кожа имела розоватый оттенок и была влажной.
– Я бы все равно не смог работать в поле, – признался он. – Это невыносимо – жара или холод… Женевьева обо мне позаботится.
– Не сомневаюсь, она хорошая девушка. Отдохни пока – я принесу ужин. Мне очень больно, что ты уезжаешь, но если сможешь быть счастлив вопреки тому, что с тобой случилось на войне, – что ж, буду только рада!
Арман нежно пожал ее руку. Люсьена с трудом удержалась, чтобы не заплакать.
– Мам, не нужно ужина. Мне все равно кусок в глотку не полезет. У меня есть лекарство от бессонницы, в больнице дали упаковку. Приму таблетку и лягу. Скоро придет Изора – предупреди ее, чтобы не попалась отцу под горячую руку!
– Ничего, думаю, он в конце концов упадет где-нибудь на сено и проспит до рассвета.
– Дай-то бог, – вздохнул юноша. – Мама, я никогда не прощу его за то, что он мне наговорил. Пьяный или нет, он мог бы отнестись ко мне с бóльшим уважением, раз уж о любви речь не идет!
В доме Марселя и Вивиан Обиньяк, в то же самое время
Женевьева стояла возле фортепиано в роскошной гостиной Обиньяков, а ее негодующая хозяйка, очаровательная Вивиан, удобно устроилась в обтянутом кожей кресле. Вид у ее супруга, расхаживающего взад-вперед по комнате, тоже был недовольный.
– Я мог бы заставить вас отработать еще месяц, Женевьева, – сказал Марсель Обиньяк, зажигая сигарету. – Мы и так предоставили вам исключительно длинный отпуск, понимая, как ваша мать нуждается в помощи. И что же? Не успели вернуться, как объявляете, что берете расчет!
– Мой муж прав, очень непорядочно с вашей стороны, Женевьева! – подхватила Вивиан. – Согласитесь, это поспешное решение. Вам следует хорошенько все обдумать.
У молодой женщины от смущения горели щеки, она не смела поднять глаз. Женевьева не решилась прямо с порога сообщить чете Обиньяков, что уезжает уже на этой неделе. Однако после того, как с меню на выходные все было улажено, три письма – напечатаны и стол накрыт к ужину, ей вдруг захотелось поскорее освободиться от своих обязанностей и оказаться с Арманом в Люсоне.
– Мадам, мсье, умоляю о снисхождении! – настаивала она. – У нас скоро свадьба, и я рассчитываю уехать из Феморо в пятницу. Мой жених получил серьезное ранение на фронте, но он вернулся!
Марсель Обиньяк скупо поздравил, зато иеремиадам
[43] его супруги не было конца. Судя по всему, она свято верила, что Женевьева перед ними в неоплатном долгу. В итоге поспешный отъезд стал поводом для упреков.
– У меня было несколько лет, чтобы все обдумать, мадам, – сказала экономка. – Я очень любила Армана и не желала верить в его смерть. Шестое чувство подсказывало, что надо ждать. И я ждала, даже в последние два года. О том, что жених жив, я узнала от его сестры, Изоры Мийе.
