«Ну же, Изоретта, лети! Прыгай, Изолина!»
Это было шесть лет назад, на мостках возле домика Маро. Семьи местных углекопов владели клочком земли на берегу пруда, и по воскресеньям мужчины традиционно рыбачили. «Мне исполнилось двенадцать, ему – семнадцать, – вспоминала она, то и дело сглатывая комок в горле. – Лето в 1915 году выдалось такое жаркое! Недавно началась война. Нашего Эрнеста уже не было в живых. Он погиб в числе первых. Но Тома не хотел, чтобы я много плакала, поэтому старался отвлечь. И придумал – надо научить меня плавать и нырять. А я никак не осмеливалась прыгнуть с мостка в воду…»
Изора бережно хранила в душе множество благословенных моментов, когда Тома Маро проявлял о ней заботу. Однажды на лугу, возле шахты Пюи-дю-Сантр, он посадил ее на лошадь. В скором времени животное должны были спустить под землю, обрекая на долгое существование во тьме. «Мы нарвали для несчастной лошадки листьев одуванчика, а цветки Тома воткнул мне в косички. Желтое золото на черных бриллиантах… Это он так сказал, и ущипнул меня за щеку. И я почувствовала себя самой красивой на земле».
У нее вырвался протяжный вздох сожаления. Сердце девушки изнывало от страха. Пока поезд, подрагивая, катился по рельсам, она пыталась представить, что происходит в Феморо. «Быть может, их уже подняли – живых и невредимых. Я сразу пойму – по лицам, ведь все будут радоваться… Да, именно так и будет! Углекопы никогда не бросят товарища в беде. И Гюстав Маро не допустит, чтобы его сын остался под землей».
О самом юном участнике трагедии, Пьере Амброжи, Изора старалась не вспоминать. Пйотр – так звучит его имя по-польски. И он – брат Йоланты. Вот о ком не нужно думать, так это о Йоланте, потому что Тома говорит, будто любит ее…
* * *
Изора сошла с поезда и с тоской посмотрела по сторонам. Все вокруг было мокрым от дождя. Голые деревья, казалось, тянулись своими истощенными ветвями к серому небу. Девушка поежилась, напуганная тишиной, царившей в этом краю лесов и ухоженных полей, где, помимо работы на земле, люди уже порядка сотни лет добывали уголь.
– Здравствуйте, мадемуазель Мийе! – крикнул ей один из вокзальных служащих.
– Здравствуйте! – ответила девушка, даже не удостоив его взглядом.
– Слышали, наверное, что случилось на шахте! – продолжал железнодорожник, который не мог упустить случая поделиться дурными новостями. – Взрыв рудничного газа, да еще какой сильный! Народу понаехало, и журналистов! Оно и понятно – есть погибшие.
– Я знаю подробности, – заверила его Изора. – Углекопов, которые оставались под землей, спасли?
– Нет, насколько я слышал, – резко ответил собеседник.
Потеряв к нему интерес, Изора побежала по платформе в сторону поселка. Дорога плавно поднималась вверх, к расположившимся на вершине холма домам, над которыми высилась воздушного вида постройка – конструкция из металлических балок и досок, увенчанная застекленной будкой. Внутри располагался вход в шахту Пюи-дю-Сантр – одну из самых продуктивных разработок горнорудной компании.
Сердце стучало в груди, как сумасшедшее. Изора побежала через луг, чтобы поскорее добраться до домов, выстроившихся ровными рядами на околице поселка, – в квартале Ба-де-Суа
[9].
Когда она, будучи еще школьницей, бродила по этим улицам, название казалось ей романтическим. Позже одноклассница рассказала Изоре, что в Ба-де-Суа дома более удобные и лучше обустроены, и живут в них только семьи бригадиров и инженеров. Дети у них опрятнее, а супруги следят за модой, отсюда и название. Такая планировка шахтерских поселков на протяжении многих десятилетий была традиционной и для других регионов, включая север Франции.
Вскоре девушка оказалась на площади, перед импозантным, сурового вида зданием, именовавшимся «Отель-де-Мин». В комнатах верхних этажей располагалась контора горнорудной компании, на первом этаже – ресторан и магазин. На площади было пусто, но уже слышался глухой гул, словно сотканный из шепота и приглушенных возгласов. Перед фасадом стекольного завода Изора свернула и ускорила шаг. Скоро она увидела большую толпу, собравшуюся перед бараком, возле входа в шахту.
Напрасно девушка искала глазами кого-нибудь из семьи Маро. Ей пришлось поработать локтями, чтобы пробраться сквозь толпу людей, собравшихся здесь из чувства солидарности. Она ощущала волнение людской массы, гнев и страх.
– Что здесь происходит? – обратилась она к седовласой женщине, перебиравшей четки сухонькими пальцами.
– Там, в забое, работает спасательная бригада. Пытаются разобрать груду камней, которыми завалило младшего Маро и маленького Амброжи. Несчастье случилось еще в четверг после обеда, но, говорят, из-под завала слышен стук, так что есть надежда, что парни живы.
Побелев как мел, Изора кивнула. Она вглядывалась в лица окружающих, ища среди них Онорину – мать Тома – или его брата Жерома. Взгляд наткнулся на корону белокурых волос, венчавшую восхитительный женский профиль. Йоланта Амброжи… Юная полька утирала щеки носовым платочком, в то время как губы ее беззвучно шевелились. Она молилась.
Став свидетельницей горя соперницы, Изора ощутила, как угасает в душе ревность, становясь почти неощутимой. «Если Тома останется жив, если я смогу его еще увидеть и говорить с ним, плевать, что он любит другую!» – подумала она.
Должно быть, Йоланта почувствовала ее настойчивый взгляд. Молодая полька обернулась и посмотрела на нее. В ту же секунду лицо ее приняло расстроенное выражение и она стала пробираться к Изоре.
– Такое горе, Изора, такое ужасное горе! – начала она срывающимся голосом. – Мой брат Пйотр и Тома попали под обвал и теперь заживо похоронены в шахте! Я знаю, что вы с Тома дружите, и решила сама тебе все рассказать.
Девушка отлично говорила по-французски, однако у нее остался легкий акцент – по мнению Тома, очень мелодичный, напоминающий воркование горлинки. Изора прекрасно помнила, сколько ей пришлось выстрадать, слушая бесконечные похвалы в адрес Йоланты. Вот и сейчас, в блеклом свете безрадостного ноябрьского дня, она с горечью вглядывалась в лицо девушки, которая вот-вот отнимет ее единственную любовь.
Сколько раз Изора Мийе повторяла про себя три слова – «моя единственная любовь»! Она одна это знала. А началось все много лет назад, в тот день, когда взбудораженный Тома рассказал ей, что заприметил среди сортировщиц угля красивую блондинку с глазами цвета незабудки. В то время Изоре было тринадцать с половиной, но ее душу уже тогда переполняла всеобъемлющая любовь к младшему сыну семейства Маро, ее обожаемому Тома, мечты о котором она хранила в глубине своего юного сердечка.
– Мне так страшно! – продолжала Йоланта, прижимая руки к груди. – Мой отец тоже там, разбирает завал.
Изора и хотела бы ответить, но не смогла. Только качнула головой.
– Их обязательно спасут, не сомневайся! – добавила Йоланта, решив, что ее молчание – признак сильнейшего волнения.
