Тома в очередной раз встал на защиту своей драгоценной подруги детства! Йоланту это не могло не расстроить, и она сочла нужным высказать свое мнение:
– И все-таки ей не следовало так говорить! Изоре Мийе необходимо считаться с чувствами своего жениха и брата тоже!
К удивлению обеих женщин, Тома не уступал. Он искренне считал, что его родные относятся к Изоре хуже, чем она того заслуживает.
– Изора и Жером поженятся, и вам нужно постараться узнать ее получше. Она умная девушка, и у нее хватило способностей, чтобы получить достойное образование. Это можно считать чудом, учитывая, в каких ужасных условиях она росла. Я признаю́, что временами она ведет себя нелепо и говорит невпопад. А чего еще можно ожидать от девочки, которой никогда не интересовались родители, все детство били, морили голодом, над которой глумились родные братья? Мама и ты, Йоланта, – ну как вы не поймете, что Изора очень нуждается в доброте и поддержке? Я много лет отношусь к ней, как к родной сестре, и это нельзя изменить!
– Надо же, как ты возбудился! – попыталась отшутиться Онорина Маро. – Не волнуйся, мой мальчик, все поправимо. Я сама за нее возьмусь! Завтра мы с Изорой едем в Сен-Жиль-сюр-Ви семичасовым утренним поездом. Она ведь тоже скоро станет моей невесткой, и я надеюсь, что сумею вложить в ее голову немного здравого смысла. Я не отношусь к ней плохо, даже наоборот! Прекрасно помню те времена, когда вечерами после уроков ты приводил плохо одетую маленькую девочку к нам домой. Как она радовалась, усаживаясь у печки с чашкой теплого молока и ломтем булки! Я желаю ей только добра, мой мальчик, только добра!
– Я тоже, – соврала Йоланта. – Думаю, со временем мы с Изорой подружимся, раз уж ты любишь ее, как сестру.
На том разговор и закончился. Старшая мадам Маро вернулась к себе – благо домá родителей и молодоженов стояли стена к стене. Внешне она оставалась совершенно спокойной, но тревога комком стояла в горле. Как всякой любящей матери, ей хотелось быть уверенной в том, что Изора не заставит сына страдать.
В шахте Пюи-дю-Сантр, в тот же день, через два часа
Тома энергичным шагом прошел через «зал висельников», рассеянно поглядывая на свисавшую с потолка одежду товарищей по работе. Висящие на длинных крючках робы отбрасывали на стены причудливые тени, похожие на безголовые привидения с искореженными телами.
Бригада встретила его радостными окликами. С тех пор как Тома спас юного Пьера Амброжи и сам выжил под завалом, забравшим жизни трех товарищей, углекопы считали его чуть ли не героем. Несмотря на криминальную историю, вскрывшуюся в связи с трагедией, к памяти погибших здесь относились с большим уважением.
– Здравствуй, сынок! – воскликнул Гюстав Маро. – Кончился медовый месяц! Пора спускаться в шахту.
– Ты не прав, отец, мой медовый месяц только начинается, и продлится он целую вечность, пока любимая жена будет со мной.
– Отлично сказано, парнишка! – ухмыльнулся углекоп с лысиной на макушке по прозвищу Тап-Дюр. – Ты у нас прямо поэт!
– Тома, перед тобой – наш новый бригадир, – объявил Гюстав. – Если уж кто и заслужил повышение, так это наш славный Тап-Дюр! Вот только теперь его следует называть Шарль Мартино.
– Ты смеешься надо мной, Гюстав? – замахал руками углекоп, о котором шла речь. – Моя жена, конечно, радуется, что мы переедем в квартал Ба-де-Суа, но никто не посмеет сказать, что я загордился!
Молодой углекоп не смог скрыть разочарования. Он считал, что бригадиром останется его отец, который занимал этот пост последние несколько недель.
– Я отказался, – пояснил Гюстав Маро, заметив взгляд сына. – Лучше быть хорошим забойщиком, чем плохим бригадиром. Ответственность меня тяготит, да и командовать друзьями как-то неприятно.
– Я удивился, только и всего. Ну, хватит разговоров! Мне нужна новая лампа и новая каска.
– Получишь и то и другое, – громыхнул Тап-Дюр. – Мсье Обиньяк на инвентарь не скупится, в этом его не упрекнешь. Он и назначил меня бригадиром. А я не смог отказаться.
Подошел Станислас Амброжи – молчаливый углекоп с уставшим, как от долгой бессонницы, лицом. Мужчины обменялись рукопожатием. В тот же миг где-то глубоко под землей заржала лошадь. Звук, донесшийся наверх, был слабым, но вполне различимым.
– Пьер, наверное, скучает по лошадям, особенно по своему Датчанину, – Тома с улыбкой повернулся к тестю.
– Пока ему нельзя на работу, колено еще не зажило, – ответил поляк.
– Вы сегодня в нашей бригаде?
– Заменяю Пас-Труя, – уточнил Станислас.
Скоро они уже были готовы войти в кабину, которая доставит их в самые недра, откуда поднимался острый запах угля, пыли и грязи. Тома ощутил смутную тревогу при воспоминании об адском грохоте после взрыва газа и лавине падающих отовсюду камней вперемешку с обломками деревянных перекрытий. Своими опасениями он поделился с отцом.
– Такое еще не скоро случится, сынок, – шепотом успокоил его Гюстав. – Галерею заново укрепили, так что опасности нет.
– Опасность есть всегда, – возразил поляк Амброжи. – Тип, который застрелил Альфреда Букара. Может статься, он ходит все время рядом и в забое садится вместе с нами перекусить!
Тома вспомнил, что рассказала ему Йоланта после свадьбы: у Станисласа Амброжи есть огнестрельное оружие – пистолет. Он пообещал себе, что до окончания смены постарается узнать больше.
Возможность представилась во время очередного перекуса. Гюстав и новый углекоп по фамилии Грандье что-то живо обсуждали, присев на продольную балку на стене. Они пили сидр из одной бутылки и из одной коробки накладывали паштет на большие ломти хлеба.
Малообщительный по натуре, Амброжи привычно устроился на отшибе. Глядя перед собой в пустоту, он развернул салфетку, в которой оказался кусок сдобной булки и яблоко.
– Тесть, если хотите, могу угостить вас куском орехового пирога, – предложил Тома, подходя ближе.
– Спасибо, мой мальчик, не стоит. Я не голоден. В последнее время мне что-то ни есть, ни пить не хочется.
– Что-то случилось? – вполголоса поинтересовался молодой Маро. – Еще утром, когда вы приехали за нами в Вуван, мне показалось, что вид у вас невеселый. Надеюсь, не потому, что мы с Йолантой поженились?
– А что еще оставалось? Пришлось покрывать позор.
– Я люблю Йоланту по-настоящему и хочу, чтобы вы это знали. И я собирался на ней жениться еще до того… ну, вы понимаете. И к Пьеру очень хорошо отношусь.
Станислас Амброжи внимательно посмотрел на лицо Тома, освещенное светом лампы, которую он поставил рядом.
– Бедный мой Пйотр! О том, что ты спас ему жизнь, я помню всегда.
Какое-то время они сидели молча, прислушиваясь к шумам шахты, часто оглушительно громким. Где-то по рельсам катили берлины с углем, мерно ударяли о стену обушки, перекликались забойщики, ржали лошади.
