– Я бы сама забрала, но… – Ее голос обрывается. – Я даже не могу теперь сесть за руль. Я ощущаю себя такой бесполезной. Я как младенец. Твой отец возит меня всюду.
Я смотрю на нее. Она стала тоньше карандаша, ее скулы обозначились еще сильнее, глаза были большие и несчастные. Халат едва не спадает с ее плеч.
– Все в порядке, ма, я все сделаю. Не беспокойся.
– Как же я скажу это моей дорогой Беллс?
– Мы с папой будем рядом. Мы должны быть честными. Мам?
– Что?
– Что именно сказал тебе невролог?
– Он сказал, что я сама должна держать под контролем боль. – Голос снова звучит спокойно и ровно. Она садится рядом со мной.
Мысль, что мама будет мучиться от боли, невыносима.
– Мы можем сделать что-нибудь еще?
– Да, он сказал, что нам надо съездить в Саутгемптон к нейрохирургу, но…
– Но что? – У меня появляется крошечная искорка надежды. – Давай съездим.
– Кэти, невролог считает, что опухоль может вполне оказаться злокачественной. Я не уверена, что должна выдержать новое обследование только ради того, чтобы услышать ровно то же самое. Я чувствую себя сносно. Как ни странно, я отношусь к этому спокойно. Я нервничаю, если твой отец прольет кофе на кремовый ковер, но…
– Ма, – перебиваю ее я. – Мне плевать на то, что папа пролил кофе на ковер.
– …я могу справляться с этим. Я должна подготовиться, разобраться с делами, вот и все. Я не ощущаю себя больной. Вообще, трудно верится, что со мной что-то действительно не так. Я хочу с удовольствием прожить то время, которое у меня осталось.
Я покачаю головой.
– Мама, ты должна показаться хирургу.
– Я хочу поехать куда-нибудь с твоим отцом. Мы давно обещали друг другу, что совершим путешествие по Нилу или снова съездим в Париж. Или побываем у наших друзей во Франции, с которыми не виделись пятнадцать лет.
– У тех самых, к кому вы якобы ездили?
– Прости. Мне не надо было заставлять твоего отца лгать. Мы были не правы. Я бы охотно повидалась с ними, – признается она. – Никто из нас не изменился; у нас только волосы стали седыми.
– Ты можешь сделать что угодно и поехать куда угодно, но я считаю, что прежде надо послушаться совета доктора и показаться хирургу. – Я наклоняюсь ближе к ней, опираясь локтями на ее рабочий стол. – Я не смогу жить с сознанием того, что мы даже не пытались ничего сделать.
– Я тоже, – решительно заявляет папа, входя в мамину студию в ветхом халате и кожаных шлепанцах. Он тоже садится к столу. – Я собирался сказать ровно то же самое. – У него в руке листок с фамилией хирурга и его телефоном.
Папа, мама, Беллс и я сидим за кухонным столом. Папа приготовил чай, но никто из нас не притронулся к чашке.
Как же нам сказать Беллс?
Когда я забрала ее днем со станции, она первым делом спросила, как там мама. Я взяла ее лиловую сумку.
– Она не дождется, когда увидит тебя, – ответила я, пряча глаза.
– Как Франция? Они хорошо отдохнули?
Что же мы ей скажем?
Мама в узких льняных брючках и белой хлопковой рубашке; ее стриженые волосы убраны на затылке под черепаховый гребень.
– Беллс, ты выпьешь свой любимый мятный чай? – спрашивает она, подавая ей тарелку с шоколадным печеньем.
Удивительно, мы сидим, словно нормальная семья, за чаем, хотя все разваливается. Папа с мамой переглядываются. Все идет как в игре «Мафия», каждый пытается просигналить другому, чтобы тот начинал.
– Дорогая, – начинает мама, глядя прямо на Беллс, – я хотела видеть тебя здесь, потому что мне надо кое-что тебе сказать. Мне так жаль. – Она пытается взять Беллс за руку, но Беллс не позволяет.
– Что тебе жаль? – спрашивает она.
– У меня опухоль мозга. – Слова прозвучали так быстро, что я затаила дыхание.
Мы замираем, ожидая, что Беллс что-то скажет. Что-нибудь. Она сжимает руку в кулак и ударяет им по ладони.
– Ты умрешь, как дядя Роджер? – спрашивает она, раскачиваясь на стуле взад-вперед. На кухне очень тихо; слышно только тяжелое дыхание Беллс.
– Да, я встречусь с дядей Роджером. Я уверена, что нам там будет весело, – пытается пошутить мама, показывая глазами наверх, словно на небеса. – Мы будем устраивать вечеринки с виски и вишневым тортом.
Беллс встает и выходит из кухни.
– Пойду смотреть «Титаник», – сообщает она.
Мама с облегчением откидывается на спинку стула.
– Я поговорю с ней еще раз, когда она будет готова. Пусть смотрит свой «Титаник».
Папа кивает. Мама берет одно печенье.
– Молодец, дорогой, ты купил печенье с темным шоколадом.
– Нет! – громко говорю я и со стуком ставлю на стол чашку; чай расплескался. – Поговорите с ней сейчас. Скажите ей, что вы собираетесь съездить к хирургу, что мы ждем снимки, чтобы послать ему, и, когда они будут готовы, мы побываем у него.
Мама с папой смотрят на меня.
– Беллс не нужны шутки про дядю Роджера. Она должна все понять. Я сыта по горло ситуацией, когда никто из нас ничего не говорил, делал вид, что все нормально, все о’кей, хотя этого не было.
– Кэти? Ты закончила? – спрашивает мама.
Из глубины дома доносится музыка из «Титаника».
– Нет, не совсем, – отвечаю я. – Мне плевать, что судно сейчас врежется в айсберг. Ступайте к ней и выключите «Титаник». И скажите ей все немедленно.
Я остановилась за дверью гостиной и стала подслушивать.
– Тебе страшно? – спросила Беллс у мамы.
– Да, но со мной вся моя семья.
Новое, долгое молчание. Мне показалось, что мама утешает ее. Внезапно дверь открылась, и я отошла в сторону, но было очевидно, что я подслушивала.
– Прости… что я накричала, – сказала я маме. У нее очень усталый вид.
– Ты была права. А теперь, если ты не против, мне надо побыть одной. – Она ласково коснулась моего плеча и пошла наверх. Хлопнула дверь спальни. Я пошла в гостиную к сестре.
27
Утро перед маминой операцией. Мы втроем сидим возле нее.
– Я полагаю, что мы можем что-то сделать, – говорит хирург, рассматривая снимок МРТ. – Полагаю, что опухоль, возможно, доброкачественная. Пока еще я не могу быть абсолютно уверен, но я настойчиво рекомендую вам согласиться на операцию.
– На основании чего вы считаете, что она может быть доброкачественной? – спрашивает папа с надеждой.
