Огонь от свечи подрагивал. В сумраке кучи обуви казались черными и большими, будто уходили вглубь стен, растворялись там в темноте. Бескрайние черные сопки, мимо которых я шел к столу, на котором уже просматривался станок, мотки ниток, стопки кожаных обрезков. И даже потолок, едва освещенный, казался высоким ночным небом, на котором не было ни одной звезды.
Пахло кожей и гуталином.
– Я давно тебя жду, только не думал, что ты придешь так рано, – приятным, распевным голосом обратился ко мне незнакомец.
Такими же словами меня приветствовала и старуха на входе в землянку.
– Вы и есть Мурдвин? – спросил я и подошел к столу вплотную.
Перед станком горела толстая свеча. Рядом с ней рыхлой кучкой лежали огарки.
Незнакомец был одет в черную потрепанную одежду. Весь заросший густыми рыжими волосами, перемазанный гуталином, он чуть улыбался. Его пальцы были перевязаны серыми ленточками. В одной руке он держал молоток с заостренным бойком, в другой зажимал кожаный наладонник.
– Мне не сказали, что вы сапожник.
Сзади послышался приглушенный голос Громбакха, но Миалинта тут же шикнула на него.
– Что ты мне шикаешь? – возмутился охотник. – Хангол уже умом тронулся от твоих прогулок, а ты…
– Ты все испортишь! Помолчи. Просто помолчи. И подожди.
В голосе Миалинты угадывалось сильное волнение. Я не понимал, что именно ее тревожит.
– Я знал, что ты придешь. Меня предупредили. – Мурдвин отложил молоток. Принялся строчить. Изредка поднимал взгляд от станка и смотрел на меня. В его зрачках угадывались оттенки красного.
– Предупредили? – удивился я. – Кто?
– Тот, кто встретит тебя в темнице.
– О чем вы? Какая темница?
Перекинув шпульку, Мурдвин вздохнул:
– Все уже началось. Как ты и хотел. И мальчик уже там, где ты его оставил. Знаю, что уже не встречу тебя. – Мурдвин тихо, беззвучно рассмеялся. Снял со станка подошву. Стал проводить по ней скребком, а кожаную стружку тщательно сдувал на пол. – Жаль. А мне очень интересно, как это произойдет. Я бы много отдал, чтобы увидеть. Только ведь мне и отдать-то нечего. Разве что это? – Старик показал подошву и опять усмехнулся.
«Жаль, что я не увижу, чем все закончится. А мне очень интересно», – вспомнились слова двойника Миалинты.
Мурдвин был явно безумен. Возможно, перепутал меня с кем-то. В том, что он говорил, не было никакого смысла. Я обернулся. Посмотрел на дочь наместника, надеясь, что она подскажет, о чем говорить со стариком. Увидел взгляды тех, кто стоял у входа, и почувствовал, как по спине опускается холодный воздух. Миалинта, Громбакх и Сит смотрели на меня не то с удивлением, не то со страхом. Будто настоящим сумасшедшим здесь был именно я. Не понимая, что именно так их потрясло, решил не отступать. Было бы глупо сейчас развернуться и уйти.
«Нужно задавать вопросы, ведь мы только ради этого сюда и спустились».
Я опять повернулся к Мурдвину и спросил напрямую:
– Ты что-то знаешь о тумане?
– Я его чувствую. – Старик довольно кивнул. – Чувствую.
– Откуда он пришел?
– Отовсюду.
– Что будет с нами, если мы отправимся в низину, если пойдем дальше через мглу?
– Густой туман никуда не ведет. Теперь все стало туманом. Идти можно только в его глубь.
– Мы уже глубоко?
– Вы даже не сделали первого шага.
– А если сделаем?
– Этот путь не для тебя.
– Почему?
– Ты сам так захотел.
Я поморщился. Мне не нравились эти игры. Если старик и знал нечто важное, то говорил так путано, что вынести из этого хоть какую-то пользу было трудно.
– И что там, в глубине тумана?
– Начало и конец жизни. – Мурдвин старательно обтер подошву серой ветошью, закрепил на верстаке и принялся стамеской вырезать по краю узкую дорожку.
– Предположим…
Я старался придумать как можно более точный вопрос в надежде услышать что-то вразумительное.
– Туман пришел из-за лигура?
– Нет. Туман привлекло страдание осветленных.
– Осветленных?
– В них живет последняя надежда новой жизни.
Я догадался, что Мурдвин говорит о фаитах.
– Когда осветленных лишают свободы, они выдыхают страдание. И оно привлекает туман. Чем больше страдания, тем сильнее туман. Он окутывает все забвением.
В этом была хоть какая-то логика. Сразу вспомнилось, как двойники Оэдны и Миалинты выдыхали пар в минуты страха.
– Фаиты… Осветленные появились из-за лигура?
– Он дал им свободу, – кивнул Мурдвин.
– Откуда ты это знаешь?
– Я его чувствую.
– Ты чувствуешь лигур, из-за которого пришли осветленные?
– Я стал его частью.
– И ты знаешь, где он?
– Рядом.
– Рядом?
– Когда-то он был в моих руках.
– Где ты его взял?
Мурдвин исчез. Вместе со станком. Вместе с обувью. В одно короткое мгновение. Передо мной – пустой земляной угол. Ни следа. Ничего. Я похолодел. Боялся пошевелиться.
Оглянулся. Сзади тоже никого. Миалинта, Громбакх и Сит пропали. Вместо двери – стена. Я оказался в замкнутой яме без выхода. Здесь не было ни светильника, ни свечи, но их свет остался. Одиночество затаенного полумрака. Погребен под толщей земли. Живым брошен в могилу.
Я опустил взгляд. Вздрогнул. Прежде браслет скрывал только запястье, а теперь… теперь вся кисть была из желтого металла, похожего на потемневшее золото, с черными прожилками узоров. Вместо суставов матово поблескивали шарики черного стекла, совсем как то, что мы видели на пути к Подземелью. Полоска такого же стекла обхватывала запястье – тонкая линия, отделяющая кисть и предплечье.
Я вытянул руку перед собой, не решаясь пошевелить пальцами. Боялся, что они не откликнутся. Боялся, что все тело станет таким – металлическим, обратив меня в статую.
– Ты в порядке? – издалека донесся голос охотника.
Я моргнул, и все стало прежним. Пелена забвения исчезла так же быстро, как появилась.
Громбакх явно хотел подойти ко мне, но Миалинта его удерживала. Сит, едва удерживая в дрожащих руках светильник, вжался в земляную стену.
– Не надо, – умоляла дочь наместника.
– В порядке, – прошептал я и повернулся к старику.
Мурдвин, как и прежде, сидел за станком. Будто ничего и не произошло. Быть может, мне и в самом деле это привиделось?
