Когда в оконное стекло ударили первые капли, лицо матери засветилось от неприкрытой радости.
– Рисковать не стоит, – сказала она. – Боюсь, как только мы дойдем до Рыночной площади, как раз и ливанет. И твоя блузка из белой станет красной.
Следующие полчаса мать не отходила от окна – вдруг дождь прекратится или Джим Фаррелл приедет раньше обещанного. Эйлиш ждала на кухне, предварительно убедившись, что к появлению Джима все готово. Мать зашла туда только раз – сказать, что они проведут его в гостиную, однако Эйлиш настояла на том, что им следует быть готовыми уехать, едва покажется машина Джима. Кончилось тем, что она присоединилась к караулившей у окна матери.
Подъехав, Джим открыл водительскую дверцу и выскочил из нее с зонтом в руке. Эйлиш с матерью торопливо вышли в прихожую. Дверь открыла мать.
– Насчет времени не волнуйтесь, – сказал Джим. – Я высажу вас прямо перед собором, а сам поеду на парковку. Думаю, времени у нас более чем достаточно.
– Я собиралась предложить вам чашку чая, – сказала мать Эйлиш.
– Как раз на нее-то времени и нет, – улыбнулся Джим. Он был в светлом костюме, голубой рубашке с галстуком в голубую же полоску и светло-коричневых полуботинках.
– Знаете, по-моему, это настоящий ливень, – сказала мать, направляясь к машине.
Ближайшая их соседка Мэгс Лоутон вышла на крыльцо и помахала им рукой. Эйлиш стояла у двери, ожидая возвращения Джима с зонтом, но в ответ не махала, не желая подстрекать Мэгс к каким-либо комментариям. А закрывая дверь и поворачиваясь к машине, увидела, как открылись двери еще двух домов, и поняла, что, к вящему удовольствию матери, по окрестным домам скоро распространятся рассказы о том, как Эйлиш и ее мать, разодетых, увез в своей машине Джим Фаррелл.
– Джим – настоящий джентльмен, – сказала мать, когда они входили в собор.
Мать, заметила Эйлиш, шла медленно, лицо ее выражало гордость и достоинство, она не поглядывала вправо-влево, хорошо сознавая, что за ней наблюдают, и наслаждаясь представлением, которое устроили в церкви она и дочь, – а вскоре к ним еще и Джим Фаррелл присоединится.
Впрочем, представление это было ничем в сравнении с тем, какое устроила Нэнси, медленно плывшая в фате и длинном белом платье, под руку с отцом, к Джорджу, который ожидал ее у алтаря. Началась служба, прихожане сели, и Эйлиш, сидя рядом с Джимом, снова поймала себя на мысли, посетившей ее ранним утром, когда она, проснувшись, лежала в постели. Она спрашивала себя, что станет делать, если Джим попросит ее выйти за него замуж. Мысль эта по большей части представлялась Эйлиш нелепой; она и Джим недостаточно знали друг дружку, а значит, предложение он сделает ей навряд ли. А кроме того, Эйлиш понимала: необходимо предпринять все возможное, чтобы не подтолкнуть его к этому, потому что чем же она может ему ответить? Только отказом.
И все-таки она никак не могла удержаться от раздумий о том, что произойдет, если ей придется написать Тони: наш брак был ошибкой. Легко ли получить развод? И сможет ли она сказать Джиму, что, живя в Бруклине, позволила себе такое неблагоразумие? В ее родном городе из людей разведенных знали разве что Элизабет Тейлор да, может быть, еще нескольких кинозвезд. Возможно, ей удастся объяснить Джиму, как получилось, что она вышла замуж, однако он провел всю жизнь здесь, в этом городе. Безгрешность и воспитанность Джима, делавшие его общество таким приятным, на самом деле оборачивались ограниченностью, особенно по отношению к чему-то столь неслыханному, неприемлемому и далекому от его опыта, как развод. Самое лучшее, думала Эйлиш, выбросить все это из головы, но сейчас, во время церемонии, ей трудно было не воображать, как она стоит вон там, у алтаря, как братья съезжаются на ее свадьбу, а мать радуется тому, что дочь будет жить в хорошем доме всего в нескольких кварталах от нее.
За день до этого, вернувшись домой после причастия, Эйлиш попробовала помолиться и обнаружила, что ответ, о котором она собиралась просить в молитве, ей, строго говоря, известен.
А состоял он в том, что никакого ответа не существует и что бы она теперь ни сделала, все окажется неправильным. Эйлиш представила себе встречу Тони и Джима – как они стоят лицом к лицу, улыбающиеся, сердечные, дружелюбные, добродушные, Джим чуть менее страстный, чем Тони, не такой занятный и любознательный, но более самостоятельный и уверенный в своем месте под солнцем. А еще она думала о сидящей рядом с ней матери, о том, что приезд дочери смягчил для нее потрясение и пустоту, порожденные смертью Роуз. И вдруг увидела во всех троих – в Тони, Джиме, маме – людей, которым она может лишь навредить, ни в чем не повинных людей, купающихся в свете и ясности, и себя, кружащую вокруг них, темную, ненадежную.
Когда Нэнси и Джордж направились по проходу к дверям собора, Эйлиш думала, что не пожалела бы ничего, лишь бы оказаться на стороне всего благого, надежного и невинного, лишь бы знать – она может продолжать жить, не наделав пагубных глупостей. Какое бы решение я ни приняла, думала Эйлиш, мне не удастся избежать последствий того, что я сделала или могу сделать сейчас. А уже идя с Джимом и матерью по проходу, чтобы поздравить новобрачных, которые стояли у собора под посветлевшим небом, она ощутила уверенность, что больше не любит Тони. Он начал казаться ей частью сна, от которого она резко пробудилась какое-то время назад, теперь она бодрствует, и само существование Тони, некогда столь осязаемое, утратило для нее и явственность, и форму. Он обратился всего лишь в тень на границе дня и ночи.
Все выстроились на ступеньках собора, чтобы сфотографироваться, и тут солнце засияло вовсю, и немало людей подошло, чтобы посмотреть на новобрачных, готовых отправиться в Уэксфорд на большом прокатном автомобиле, украшенном лентами.
Во время свадебного завтрака по одну руку Эйлиш сидел Джим Фаррелл, а по другую – брат Джорджа, который приехал на свадьбу из Англии. Мать все поглядывала на Эйлиш любовно и осторожно. Ей казалось почти смешным, что, отправляя в рот кусочек еды, мать всякий раз бросает на нее взгляд, словно проверяя, здесь ли еще ее дочь, по-прежнему ли Джим Фаррелл сидит справа от нее, приятно ли они проводят время. А вот мать Джорджа Шеридана выглядела навроде старой герцогини, у которой ничего, кроме большой шляпы, кое-каких древних драгоценностей и превеликого самоуважения, не осталось.
Попозже, когда отзвучали речи и фотографы запечатлели новоиспеченных мужа и жену, а затем новобрачную с ее семьей и новобрачного с его, к Эйлиш подошла мать и шепотом сообщила что нашла человека, который подвезет ее и девушек О’Брайен до Эннискорти. Тон у нее был при этом заговорщицкий и немного слишком довольный. Эйлиш сообразила – Джим Фаррелл решит, что мать нарочно все подстроила, а сама она не сможет убедить его в своей непричастности к этой затее. Когда же они вместе смотрели, как отъезжает под приветственные возгласы машина с молодыми супругами, к ней и Джиму подошла мать Нэнси, пребывавшая в самом счастливом расположении духа, чему немало способствовали, подумала Эйлиш, несколько стаканчиков хереса и бокалов вина и шампанского.
– Ну что, Джим, – сказала миссис Бирн, – я тут не единственная, кто говорит, что в следующий раз все мы соберемся на твоем празднике. А тебе, Эйлиш, Нэнси, когда она вернется домой, сможет дать немало полезных советов.
