Несколько следующих дней она бродила по городу, а в воскресенье, отправившись с матерью на одиннадцатичасовую мессу, услышала далеко не от одного человека похвалы ее прекрасному наряду, изящной прическе и загару. Она старалась выстроить каждый день так, чтобы увидеться с Аннетт и Нэнси – вместе или по отдельности, заранее извещая мать о своих намерениях. В среду Эйлиш сказала матери, что, если та не против, собирается назавтра, была бы погода хорошая, сразу после полудня поехать с Джорджем Шериданом, Нэнси и Аннетт в Карракло, но мать потребовала, чтобы нынче вечером она никуда не выходила, а занялась разборкой вещей Роуз и решила, какие сохранить, а от каких избавиться.
Они достали из платяного шкафа висевшую там одежду, разложили ее по кровати. Эйлиш захотелось сразу же твердо заявить, что никакая одежда сестры ей не нужна, что лучше отдать все какому-нибудь благотворительному обществу. Однако мать уже отложила в сторону зимнее пальто Роуз, купленное так недавно, и несколько платьев, которые, по ее словам, было легко перешить для Эйлиш.
– У меня в чемодане и места-то для них не найдется, – сказала Эйлиш, – а пальто, конечно, прекрасное, но слишком темное для меня.
Мать, продолжая разбирать одежду, притворилась, что ничего не услышала.
– Нам нужно завтра же утром отнести пальто и платья портнихе, там их подгонят под твой размер и новую американскую фигуру, и они будут выглядеть совсем по-другому.
Теперь уже Эйлиш не обратила на слова матери никакого внимания, а выдвинула нижний ящик комода и вывалила его содержимое на пол. Она надеялась найти свои письма к Роуз, если они здесь, раньше, чем те попадутся матери. В ящике хранились старые медали и брошюры, сетки и заколки для волос, которыми никто не пользовался не один уж год, кое-какие старые фотографии (их Эйлиш отложила) и множество используемых при игре в гольф карточек с балльными оценками. Однако никаких следов писем ни в этом ящике, ни в прочих не обнаружилось.
– Тут по большей части хлам, мама, – сказала Эйлиш. – Самое правильное – сохранить фотографии, а остальное выкинуть.
– Сначала мне нужно будет все просмотреть, а пока подойди сюда, помоги сложить шарфы.
Идти завтрашним утром к портнихе Эйлиш отказалась, категорически заявив, что носить платья и пальто Роуз не желает, какими бы элегантными они ни были и во сколько бы ни обошлись.
– Так что же мне их – на помойку стащить?
– Найдется немало людей, которым они понравятся.
– А для тебя они, выходит, недостаточно хороши?
– У меня есть своя одежда.
– Ладно, оставлю их в шкафу – вдруг передумаешь. А то ведь раздашь их, а после увидишь во время воскресной мессы на чужих людях. Вот мило-то будет.
Эйлиш купила в почтовой конторе достаточно марок и специальных конвертов для писем в Америку. Написала Тони, что задержится еще на несколько недель, сочинила письмо судовой компании, попросив изменить дату своего отплытия. Написать мисс Фортини и миссис Кео, что она приедет позже ожидаемого, Эйлиш решила потом, ближе к назначенной прежде дате. Может быть, разумно будет сослаться на болезнь? Она описала Тони посещение могилы Роуз, рассказала о помолвке Нэнси, заверила его, что не разлучается с обручальным кольцом, которое помогает ей думать о нем, когда она остается одна.
Ко времени ленча она уложила в сумку полотенце, купальник и пару сандалий и направилась к дому Нэнси, куда должен был заехать за девушками Джордж Шеридан. Утро выдалось прекрасное – ароматный, спокойный воздух, – правда, в доме, где они ждали Джорджа, было жарко и душно. Услышав гудок фургончика, на котором он развозил клиентам заказанные ими продукты, они вышли на улицу. И тут Эйлиш с удивлением увидела Джима Фаррелла, он придержал для нее дверцу машины, а после сел рядом, предоставив Нэнси место близ Джорджа – переднее пассажирское сиденье.
Эйлиш холодно кивнула Джиму и постаралась отодвинуться от него как можно дальше. В прошлое воскресенье она заметила его на мессе, но от встречи уклонилась. И только на окраине города, сообразив, что с ними поедет он, а вовсе не Аннетт, рассердилась на Нэнси, ничего ей об этом не сказавшую. Знай она все заранее, отказалась бы от поездки, тут и говорить не о чем. Еще пуще раздражило ее обсуждение какого-то матча по регби, которое Джордж и Джим затеяли, пока автомобиль шел по Осборн-роуд к Винегар-Хиллу, где свернул направо, к Карракло. На миг ей захотелось прервать мужчин, сказать им, что в Бруклине тоже имеется Винегар-Хилл, ничем не похожий на здешний, хоть и назван в его честь. Все что угодно, думала она, лишь бы заткнуть им рты. Однако решила просто не разговаривать с Джимом Фарреллом и даже присутствия его не замечать, а как только мужчины умолкнут, заговорить на тему, которая будет им совершенно чужда.
Джордж поставил машину и пошел с Нэнси к променаду, который вел поверх песчаных дюн на пляж; Джим Фаррелл негромко спросил у Эйлиш, как себя чувствует ее мать, и сказал, что был со своей матушкой на похоронной мессе Роуз. Его мать, по словам Джима, очень подружилась с Роуз в гольф-клубе.
– Так или иначе, это самое печальное городское событие за долгое время.
Эйлиш кивнула. Если он хочет, подумала она, чтобы я хорошо к нему относилась, следует при первой возможность дать понять, что у меня такого намерения нет. Однако сейчас момент для этого не совсем подходящий.
– Тебе, наверное, трудно дома, – продолжал он. – Хотя для твоей матери приезд дочери – большое благо.
Эйлиш печально улыбнулась. Больше они, пока нагоняли вышедших на берег Джорджа и Нэнси, не разговаривали.
Тут выяснилось, что Джим не прихватил с собой ни полотенца, ни плавок, – да и в любом случае, сказал он, вода, скорее всего, слишком холодна. Эйлиш посмотрела на Нэнси и, дабы показать ей свои чувства, бросила на Джима уничижительный взгляд. Между тем Джим снял ботинки и носки, закатал штанины и пошел к воде, а остальные начали переодеваться. Будь это несколько лет назад, думала Эйлиш, я бы на всем пути от Эннискорти изводила себя мыслями о моем купальнике и его покрое, о том, не покажусь ли я на пляже слишком нескладной и неуклюжей и что подумают обо мне Джордж и Джим. Но загар, которым она обзавелась на судне и на пляжах Кони-Айленда, еще не сошел, и она чувствовала себя до странного уверенной, идя по берегу, минуя без единого слова Джима Фаррелла, бродившего у кромки воды, а затем вступая в море и, когда накатила первая большая волна, прорезая ее и пускаясь вплавь.
Она знала, Джим наблюдает за ней, и подумала, что вообще-то стоило обрызгать его, и улыбнулась. На секунду эта мысль показалась достойной того, чтобы пересказать ее Роуз, сестре она понравилась бы, но Эйлиш тут же вспомнила – с сожалением, близким к самой настоящей боли, – что Роуз мертва и уже никогда не сможет услышать от нее о самых обычных поступках и мыслях наподобие этой, да сестре они больше и ни к чему.
Немного погодя Нэнси с Джорджем направились в сторону Балликоннигара, предоставив Эйлиш и Джиму последовать за ними. Джим стал расспрашивать ее об Америке. Сказал, что двое его дядюшек живут в Нью-Йорке и он долгое время представлял их себе на фоне небоскребов Манхэттена, пока не узнал – живут-то они в двух сотнях миль от города. В штате Нью-Йорк, пояснил он, и один из них – в деревушке поменьше Банклоди. Когда она рассказала, что поехать в Америку ее уговорил священник, с которым была знакома сестра, он же ей там и помог, Джим поинтересовался его именем. Эйлиш ответила: «Отец Флуд», и Джим Фаррелл на миг ошеломил ее, сказав, что его родители хорошо знали этого священника – отец вроде бы даже учился с ним в колледже Святого Петра.
