– И зачем только я сюда приехала? – спросила Эйлиш, понимая, впрочем, что вряд ли он разберет хоть слово. И потому приняла платок, высморкалась и спросила снова: – И зачем только я сюда приехала?
– Роуз хотела для вас лучшей жизни, – ответил отец Флуд. – Она совершила доброе дело.
– А теперь я больше никогда ее не увижу.
– Она очень радовалась вашим успехам.
– Я никогда ее не увижу. Разве не так?
– Все это очень печально, Эйлиш. Но Роуз ныне в небесах. Вот о чем нам следует думать. Она смотрит на нас. Все мы должны молиться за души вашей матери и Роуз, и знаете, Эйлиш, нам нужно помнить, что пути Господни отличны от наших.
– Лучше бы я никогда сюда не приезжала.
Она снова заплакала, повторяя: «Лучше бы я сюда не приезжала».
– На улице меня ждет машина, мы можем поехать прямо в пресвитерскую. Я думаю, разговор с матерью поможет вам.
– Я не слышала ее голоса с тех пор, как уехала, – сказала Эйлиш. – Только письма получала. Ужасно, но это будет мой первый разговор с ней.
– Я понимаю вас, Эйлиш. Наверное, и она чувствует то же самое. Отец Куэйд обещал заехать за ней и привезти в Пасторский дом. Думаю, ваша матушка сильно потрясена.
– Что я ей скажу?
В начале разговора голос матери срывался, да и звучал так, будто она обращалась к самой себе, и Эйлиш пришлось прервать ее, сказать, что ничего не слышит.
– А теперь? – спросила мать.
– Да, мама, теперь гораздо лучше.
– Она как будто спит, такая же, как утром, – сказала мать. – Я пошла будить ее, но она так крепко спала, что я решила ее не трогать. Но, спустившись в кухню, подумала: неладно что-то. Так не похоже на нее. И посмотрела на кухонные часы, и сказала себе: дам ей еще десять минуточек, а после поднялась к ней, тронула ее, а она холодная, ну точно камень.
– О господи, какой ужас.
– Я прошептала ей на ухо молитву о прощении. И побежала к соседям.
В трубке наступила тишина, которую нарушало лишь легкое потрескивание.
– Она умерла ночью, во сне, – продолжила наконец мать. – Так сказал доктор Кадиган. Она ходила к нему и ничего никому не говорила, и обследование прошла, и тоже никому ни слова. Роуз знала, Эйли, знала, что это может случиться в любую минуту – из-за ее сердца. У нее было больное сердце, сказал доктор Кадиган, и сделать ничего было нельзя. Она никому не сказала, просто жила как обычно.
– Она знала, что у нее больное сердце?
– Так говорит доктор, но она решила по-прежнему играть в гольф, вести себя как раньше. Доктор сказал ей, чтобы она поменьше уставала, но, говорит, даже если бы Роуз его послушалась, это все равно могло произойти. Я не знаю, что и думать, Эйли. Наверное, она была очень храброй девочкой.
– И она никому не сказала?
– Никому, Эйли, ни одному человеку. А сейчас у нее такое спокойное лицо. Я заглянула к ней, перед тем как пойти сюда, и на секунду подумала, что она по-прежнему с нами, совсем ведь не изменилась. Но ее нет, Эйли. Роуз ушла от нас, а я никогда не думала, что это возможно.
– С тобой кто-то есть дома?
– Все наши соседи, твой дядя Майкл и все Дойлы, они приехали из Клонгала, все у нас. Когда умер твой отец, я сказала себе, что не должна горевать слишком сильно, ведь у меня есть и ты, и Роуз, и мальчики, а когда уехали мальчики, говорила то же самое, и когда уехала ты, у меня оставалась Роуз, а теперь никого, Эйли, совсем никого.
Эйлиш знала, если она попытается что-то ответить, мама все равно ничего не разберет, слишком сильно она плакала. И в трубке некоторое время слышались лишь всхлипы. Наконец мать снова заговорила:
– Завтра я попрощаюсь с ней от тебя. Так я решила. Попрощаюсь сама, а потом за тебя. Она теперь в небесах, вместе с отцом. Мы похороним ее рядом с ним. Я часто думала по ночам, как ему, наверное, одиноко в могиле, но теперь с ним будет Роуз. Они на небесах, оба.
– Да, мама.
– Не знаю, почему ее забрали туда такой молодой, вот и все, что я могу сказать.
– Как это ужасно, – ответила Эйлиш.
– Она была холодная, когда я коснулась ее этим утром, такая холодная.
– Наверное, она умерла в мире, – сказала Эйлиш.
– Лучше бы она сказала мне, поделилась своей бедой. Не хотела меня волновать. Так и отец Куэйд говорит, и другие. От меня, может, большой пользы и не было бы, но я хоть заботилась бы о ней. Не знаю, что думать.
Эйлиш услышала вздох в трубке.
– Ну ладно, пойду назад, почитаю молитвы, скажу ей, что разговаривала с тобой.
– Спасибо тебе за это.
– До свидания, Эйли.
– До свидания, мама, и мальчикам тоже о нашем разговоре скажи, ладно?
– Скажу. Они завтра утром приедут.
– До свидания, мама.
– До свидания, Эйли.
Положив трубку, Эйлиш зарыдала. Увидев в углу комнаты стул, села на него, попыталась сладить со слезами. Вошли отец Флуд и его экономка, принесли чай, однако остановить истерические рыдания Эйлиш все не удавалось.
– Простите, – попросила она.
– Ну что вы, – ответила экономка.
Когда Эйлиш успокоилась, отец Флуд отвез ее к миссис Кео. Тони уже ждал в гостиной. Эйлиш не знала, сколько времени он там провел, и смотрела на него и на миссис Кео, гадая, о чем они говорили, дожидаясь ее, обнаружила ли миссис Кео, что Тони итальянец, а не ирландец. Миссис Кео была добра и участлива, но возникало ощущение, будто и новость, и визитеры, и связанное со всем этим возбуждение приятно развеивали для ее домохозяйки скуку дня. Она суетливо сновала между гостиной и кухней, обращалась к Тони по имени, принесла для него и отца Флуда поднос с чаем и бутербродами.
– Бедная ваша матушка, больше мне нечего сказать, бедная ваша матушка, – повторяла она.
Эйлиш в кои-то веки не ощущала необходимости быть с миссис Кео учтивой. Каждый раз, как та заговаривала с ней, она отводила взгляд в сторону, ничего не отвечая. Что, впрочем, лишь обострило заботливость миссис Кео, она принялась наперебой предлагать Эйлиш что-нибудь – чашку чая, таблетку аспирина, стакан воды, уговаривала ее поесть. Эйлиш хотелось, чтобы Тони перестал уже принимать от миссис Кео бутерброды и кексы и благодарить ее за доброту. Хотелось, чтобы он ушел, а миссис Кео закрыла рот, чтобы отец Флуд ушел тоже, однако Эйлиш боялась остаться наедине со своей комнатой, с предстоящей ночью и молчала. И вскоре миссис Кео, Тони и отец Флуд уже разговаривали так, точно ее в гостиной не было, обсуждали перемены, которые произошли в Бруклине за последние несколько лет, делились мнениями о том, какие еще могут случиться. Впрочем, время от времени они все же прерывались и спрашивали у Эйлиш, не нуждается ли она в чем-нибудь.
