Номер 12. Колетт. Ангел мой (1920) и Ранние всходы (1923)
«Ранние всходы» (1923) — самое знаменитое произведение Колетт: Паскаль Серван цитирует его в книге Далиды «Ему было 18 лет». Чудо из чудес, «Ранние всходы» словно светятся изнутри мягким и нежным светом, это не выходящая из моды акварель юношеских чувств, это стиль, который дышит летней негой, свежестью бретонских ветров, магией цветов и хрупкостью курортных романов. «Искусство Колетт, — сказал Кокто (а уж он-то понимал толк в поэзии), — экономит на соли, избегает жира, использует перец и чеснок и даже не боится откусить от красного жгучего стручка, от которого во рту полыхает пожар». И то правда, 80 лет назад история, рассказанная в «Ранних всходах», шокировала тогдашнего буржуа: 16-летний Филипп флиртует с 15-летней Венкой (блондинкой с глазами «цвета весеннего дождя»), однако невинности его лишает мадам Дальрэ (французская миссис Дэллоуэй [102 — Миссис Дэллоуэй — героиня одноименного романа Вирджинии Вулф.]?), которая старше его на 20 лет.
Вспоминая страшную трагедию, произошедшую с режиссером Полански, я все думаю: а что сказали бы на это современники мадам Колетт, которая спала с сыном своего мужа Бертраном де Жувенелем? Заводная стриптизерша и бисексуалка из Гонкуровской академии задолго до Вуди Аллена сумела понять, что лучший способ сохранить интерес к супругу — это взять ему на замену его собственного отпрыска.
Из этой связи и родился воздушный, чувственный и музыкальный роман. «Ранние всходы» достигает уровня совершенства, с которым не сравнится ни одно другое произведение, написанное на французском языке. «Венка покраснела, оставив только для себя способность стыдиться любви, мучиться душой и телом, она перестала вызывать к жизни ненужные Тени и присоединилась к Филиппу на том пути, где они прятали от всех свои следы и где они чувствовали, что могут погибнуть под тяжестью слишком дорогой и слишком рано отвоеванной ноши» [103 — Пер. Р. Родиной.]. Без «Ранних всходов» не было бы «Здравствуй, грусть»! Без Колетт не было бы «хищниц» [104 — После выхода американского телесериала «Город хищниц» так стали называть женщин среднего возраста, имеющих молодых любовников.]! Своим гением, своим образом жизни Колетт добилась освобождения женщин задолго до Симоны де Бовуар. Когда читаешь ее, все представляется таким легким. Жизнь состоит из поцелуев и птичьих трелей. Жить значит есть, пить, любить, наслаждаться, а потом плакать и гладить кошку. Колетт создала новый жанр — жанр тревожного гедонизма. «Ему открывался… мир чувств, которые по легкомыслию называют физическими». Вот о важности этих самых «чувств, которые по легкомыслию называют физическими», Колетт до самой своей смерти говорила во весь голос.
Тремя годами раньше в романе «Ангел мой» она уже поведала историю любви к парнишке моложе себя. Неудачная экранизация этой книги Стивеном Фрирзом не должна отбивать у нас желание еще раз перечитать исходный текст. Для чего? Ну хотя бы для того, чтобы лишний раз восхититься сравнением с рыбой. Герой романа долговязый фат Фредерик — ой-ой-ой! — находит в своих глазах немало сходства с этой плоской рыбиной: «Вот смотри: уголок, который рядом с носом, — это голова камбалы. Потом линия глаза поднимается наверх, это её спина, а внизу — тут ровнее — это брюхо камбалы. Другой угол глаза, вытянутый к виску, — это её хвост» [105 — Пер. М. Архангельской.]. Ну не прелесть? Обычно как-то не принято говорить людям, что у них глаза как у жареной рыбы, а вот Колетт взглянула на них своим ласковым взором и создала красивый и чувственный образ.
Читая этот нежный и грустный роман, я вдруг осознал, что больше всего ценю в литературе именно метафоры. В конце концов, мы и читаем только ради того, чтобы увидеть картинку, так что противопоставление литературы и кинематографа неправомерно. Романы — те же фильмы, последовательность склеенных друг с другом кадров. Часто именно картинка и остается у меня в памяти, стоит закрыть книгу. Вот вам знаменитый пример — первые страницы «Пены дней» Бориса Виана, на которых он описывает, как парень причесывается: «Янтарный гребень разделил его шелковистую шевелюру на тонкие оранжевые пряди, напоминающие борозды, которые вилкой прокладывает веселый пахарь на блюдце с абрикосовым конфитюром» [106 — Пер. Л. Лунгиной.]. Еще одна пищевая метафора? Ну да, потому что сравнение персонажа с чем-нибудь съедобным — лучший способ добавить ему аппетитности. Вспомним набоковскую Лолиту с ее красным, как обсосанный леденец, язычком; вспомним малышку Сиси Каффри в «Улиссе» Джойса и ее «пурпурные, как спелая ежевика, губы». Кто сказал, что сравнение хромает? Может, и хромает, но искусство вообще неразумно, и ничто не вызывает во мне большего восторга, чем эти дерзкие находки, заставляющие взглянуть на людей иными глазами. Колетт — это Арчимбольдо от литературы, ей повсюду мерещатся плоды! В книге «Я всегда верен принципам», изданной в 2010 году, американский писатель Дэвид Седарис так описывает свою пожилую соседку: «Внимание в ней сразу привлекали очки, обмотанные лейкопластырем, и слегка выступающая вперед нижняя челюсть, похожая на не до конца задвинутый ящик стола».
Между камбалой Колетт и ящиком Седариса прошел век; юмор стал другим, и, само собой разумеется, нам уже хочется съесть не старушку-соседку, а Лолиту. Тем не менее излюбленной игровой площадкой для писателей остаются человеческие лица. Писатель — тот же портретист. Он не просто пишет фразу за фразой, но и отмечает детали, характеризующие того или иного человека. Слова становятся фотоснимками. Чемпионом в этом виде спорта был Бальзак: в самом начале «Златоокой девушки» лица предстают в виде города. «Увлекаясь положительно всем, парижанин в конце концов теряет способность чем-либо увлекаться. Ни одно яркое чувство не осветит его истасканное лицо, и оно становится серым, как пропылённая и продымлённая штукатурка домов» [107 — Пер. М. Казас.]. Цель каждого, кто достоин именоваться писателем, в том, чтобы увидеть в лице камбалу, варенье, конфету, плод, ящик стола или дом.
//- Биография Колетт — //
По мнению Пьера Мака Орлана, Колетт (1873–1954) была «самой свободной женщиной в мире». Сидони-Габриэль Колетт — романистка, автобиограф, литературный критик, издатель и манекенщица, дочь Сидо, жена Вилли, затем Анри де Жувенеля и Мориса Гудеке, мать Бель-Газу. Ее творчество включает более чем 40 томов — четыре десятка книг, в которых она повторяет одно и то же: «Любовь — малопочтенное чувство». С 1900 по 1904 год была литературным негром у первого мужа, работая над серией книг о Клодине: «Клодина в школе» («Claudine à l’école»), «Клодина в Париже» («Claudine à Paris»), «Клодина замужем» («Claudine en ménage»), «Уход Клодины» («Claudine s’en va»). Затем отправилась в свободное плавание, в 1905 году выпустив первую книгу, подписанную Колетт, — «Диалоги животных» («Dialogues de bêtes»). Из-под ее пера рекой потекли самые чувственные романы ХХ века: «Распутная простушка» («L’Ingénue libertine», 1909), «Странница» («La Vagabonde», один из первых романов о разводе, 1910), «Оковы» («L’Entrave», 1913), «Ангел мой» («Chéri»,1920), «Ранние всходы» («Le Blé en herbe», 1923), «Конец Ангела» («La Fin de Chéri», 1926), «Рождение дня» («La Naissance du jour», 1928). Она постоянно сравнивала людей с животными, а животных — с растениями. От чтения Колетт просыпается аппетит. Писать, как она, попросту невозможно. Сегодня самый модный парижский бутик по-прежнему носит ее имя.
