– У тебя колготки порвались, дорожка на них, – сообщил он, отойдя в сторону.
– Не может быть, они ведь новые. – Я посмотрела на свои ноги. – Ох, черт, я точно где-то их зацепила! Впусти его, ладно? – Я помчалась в свою спальню и неловкими от волнения пальцами торопливо стянула с себя колготки. До меня доносился скованный разговор Кларки с Финном. Я решила надеть джинсы и черный топ. В завершение я схватила с туалетного столика бусы, которые тщательно выбрала для этого вечера.
– Джози, выходи! – крикнул Кларк.
– Бегу!
– Где же обещанное полупрозрачное черное кружевное платье? – спросил Финн. В этот момент Кларки решил уйти. Я скорчила гримасу.
– К сожалению, оно приказало долго жить. Я слишком часто его надевала и проносила его до дыр.
Я стояла возле двери, не зная, что подумает об этом доме Финн. Дом был старый, под ветхими турецкими коврами-килимами скрипели половицы. Дядя коллекционировал щербатый фарфор, в доме всюду можно было увидеть треснувшие тарелки и чайники, а также другие странные предметы – такие как кухонные часы в форме бобов на куске хлеба или пепельница-лобстер с большими клешнями. В моей спальне стояла узкая кровать, пригодная лишь для старых дев.
В общем, все в доме казалось мне не слишком шикарным, хотя я уже к этому привыкла.
Финн был чем-то удивлен; по его лицу промелькнула тень улыбки.
– Ты хочешь, чтобы я помог тебе это надеть? – спросил он, и уголки его губ загнулись кверху. Это казалось мне невероятно сексуальным. Я совсем забыла, что держала в руках бледно-зеленые бусы.
– Ой, верно, да, спасибо.
Финн взял у меня бусы и встал за моей спиной. Узкое пространство между нами наэлектризовалось. Одна я чувствовала это, или он тоже? От Финна приятно пахло. Я не могла бы описать тот запах, но он был такой мужской.
– Мужчины пахнут старой обувью и кожей, а еще немножко потом, – говорила мне мама, когда мне было пятнадцать лет.
– А я думала, что они пахнут лосьоном после бритья, – возразила я, наморщив нос.
– Нет, твой отец не пользуется этой синтетической дрянью. Тут все гораздо тоньше. Людей, словно магнит, притягивают друг к другу их запахи. Мне нравится лежать на плече твоего отца и вдыхать запах его подмышек.
– Ма! – Я поморщилась и неодобрительно тряхнула головой, представив себе эту картину. И вот теперь по моему лицу растеклась блаженная улыбка.
Финн поднял повыше мои длинные волосы. Я протянула руку и перехватила их. Его прикосновения были щекотными. Потом он отошел, а я через силу сказала «так» и потом не могла придумать, что сказать еще.
Он глядел на меня, словно я была его творением и он должен был сделать завершающие штрихи. Осторожно коснулся бус.
– Ты выглядишь замечательно.
Я стремительно отвернулась, чтобы он не увидел, что я улыбалась как школьница, только что получившая золотую звезду.
* * *
– Где прошло твое детство? – спросила я у Финна. Мы сидели за низким деревянным столом в дымном, тускло освещенном баре и пили пиво. Там было полно студентов. Мне хотелось взять нож, прорезать дорогу сквозь толпу и выйти прочь, чтобы были только Финн и я.
– В Лондоне. В подростковые годы я неплохо жил, был предоставлен самому себе и большую часть времени возился с моими собственными девайсами.
Казалось, он все время разглядывал меня и оценивал; мне было спокойнее у Момо, чем сейчас, на собственной территории. Я не сомневалась, что он слышал биение моего пульса и видел жаркую краску, которая ползла по моей шее и разливалась по щекам.
Я поинтересовалась, что он делал в том году, когда не учился.
– Мы с Кристо тырили продукты в магазинах. Еще мы ухитрялись подключаться к уличному освещению; у нас халявно горели лампочки и работала аудиосистема. В общем, жизнь была классная. Клубы, алкоголь и… э-э… телки.
Рядом с ним я казалась себе неопытной провинциалкой. Тогда я была еще невинная, но хотя бы уже знала, что к чему. Он поднял стакан и задумчиво проговорил:
– Знаешь, пожалуй, это был самый интересный год в моей жизни.
– Тебе всего двадцать, – возразила я. – Рано еще подводить итоги и оценивать свою жизнь. Все еще впереди.
Мы посмотрели в глаза друг другу, и он рассмеялся.
– Я знаю, но ты тоже не трать свое время понапрасну, подавая пиццу и кофе капризным студентам.
И встречаясь с тобой, подумала я. Даже Момо заметил недавно, что я хожу отрешенная, и поинтересовался, в чем дело, не страдаю ли я из-за этого музыканта. «Я тоже был когда-то молодым», – сказал он и показал мне новую подставку, которую можно подвешивать на нитке.
– Я уеду после Рождества. – Между нами повисло неловкое молчание.
– Так… – сказали одновременно мы оба.
– Извини. Что ты хотела сказать? – спросил Финн.
– Нет, скажи ты первый, – настаивала я. Финн поинтересовался, чем я собиралась заняться на следующий год. Первые свидания всегда похожи на интервью – кто ты такой или такая и чем занимаешься. Я ответила ему, что решила изучать типографское дело и уже записалась на занятия.
– Верстка? Набор текста?
– Нет! Искусство книгопечатания, ну, понимаешь, разные шрифты, как они появились и все такое.
– Мне казалось, что ты хочешь стать художницей.
– Ну да, хочу, но на заработки художника мало кто способен прожить. – Как раз на эту тему у меня возникали споры с родителями, и теперь я казалась сама себе предательницей своих идеалов. Мама советовала мне подыскать более практичную специальность. Папа, страстью которого всегда была скульптура, соглашался с ней. – Я хочу стать графическим дизайнером, но не оставлю и живопись, – пообещала я. – Скажи, в Кембридже хорошо учиться?
Финн поджал губы.
– По-разному.
– Так хорошо или плохо?
– То и другое. Если честно, то я уже устал. Тридцать два часа в неделю лекций и семинаров, а к этому еще огромные списки специальной литературы, про которые я уже говорил тебе. В школе у меня были приличные оценки, но здесь огромная конкуренция. – Он покачал головой. – Многие студенты делают вид, что совсем не занимаются, а на самом деле учат предметы, зубрят до опупения.
– А ты делаешь вид?
– Нет. Я воспринимаю это как вызов себе и горжусь тем, что справляюсь с ним. Я никогда не думал, что поступлю сюда. – Его тон стал более жестким. – Я имею в виду, что у меня не было полезных связей, мои родители или родственники не учились в одном из здешних колледжей, а я не ходил в частную школу. Когда ты приезжаешь сюда, все спрашивают, где ты учился. – Он наклонился ближе. – «Школа в Беркшире» подразумевает, что ты учился в Итоне. И глупо не подтвердить это, если твое итонское произношение слышно даже из Австралии. «Выше голову, старик», – передразнил он. – У них акцент резкий, словно разбитое стекло.
