Все это вы знаете. Как знаете и каждую подробность исчезновения Кейна. Кто этого не знает? И что будет дальше, тоже, конечно, знаете. Иначе зачем вам это читать? Разве не затем, чтобы посмаковать детали?
Сейчас вы их получите.
В этом году она входит в пятерку самых фотографируемых женщин мира, и все же, когда она появляется, проходит несколько секунд, прежде чем мы понимаем – это и есть она, Аби Хемпель.
Прошло всего несколько недель с премьеры фильма, который мгновенно сделал ее кинозвездой первой величины. С тех пор, какие бы тряпки она на себя ни напялила – Александр Вонг, Родарт, Вествуд или винтаж, – ее темно-коричневые волосы всегда были уложены одинаково: в стиле, который журнал «Вог» уже окрестил «сдержанной свирепостью». На первый взгляд старомодно, на самом деле ничуть. Пробор слева, длина до плеч. Напоминание о прославившей ее героине, на которую Хемпель, несмотря на их разницу в десять лет, большие, глубоко посаженные глаза, кустистые брови, бледность и кривоватую усмешку, удивительно похожа.
Но молодую женщину, которая выходит сейчас на сцену перед нами, почти нельзя узнать. Откуда взялся темно-серый брючный костюм? А это что, загар? И куда подевался боб?
Кажется, кому-то надоело продаваться.
Аби разглядывает нас сквозь очки в простой оправе. Она изучает философию в Сорбонне, и по ней это видно, хотя и не слышно.
– Когда я только прочитала сценарий, то сразу подумала: «Вау», – говорит она. Мы строчим за ней так, словно она сообщает нам бог весть какие откровения, а не такую же чушь, как все остальные. – Он показался мне очень умным, необычайно забавным, хотя и мрачным. И уважительным.
Вот оно. Я и пара моих приятелей-журналистов – расслабьтесь, парни, я не собираюсь называть здесь ничьих имен – переглядываемся и делаем на полях наших чек-листов маленькие пометки. По двадцатке с каждого. Играем в бинго.
Кто делал за нее трюки? Она напруживает бицепс – мы смеемся.
– Не все, конечно, – говорит она. – Джон решил экономить на компьютерной графике. Хотите знать, кто делал сцену, когда мой персонаж прыгает с крыши музея? Это отличный каскадер, женщина по имени Габриэль Бинг, она это делает. А я только глянула, как она готовилась к прыжку, и подумала: «О нет, это не для меня». Но я тоже старалась как могла. В детстве я занималась гимнастикой, а еще у нас на съемках был отличный тренер по крав-мага. Мне хотелось самой участвовать в сценах драк. Так что пришлось-таки дать Томми по роже.
Мы снова дружно смеемся, словно нанятые.
Не приходила ли ей в голову мысль о том, что сценарий может быть воспринят неоднозначно?
– Если честно, то нет. Мы все так удивились. Я глубоко уважаю позицию каждого, кому не нравится то, что мы сделали, но я могу сказать только одно: ни у кого из нас не было намерения нанести кому-то оскорбление. – Бз-з-з-з: вот и еще один звоночек. – Скорее, мы отдавали дань.
Интересно, смогу ли я получить за это двойное очко? Она говорит с благовоспитанной откровенностью, так что ей поневоле почти веришь.
Как вам понравилось работать с Даниелем Кейном?
Вот оно – то, чего мы все ждали. Она слегка ерзает на стуле.
– Я с ним почти не работала, – говорит она. – Он был на площадке, несколько раз вносил изменения в сценарий. Пару раз мы вместе обедали. Он был приятным парнем. То, что случилось потом, – это абсолютная трагедия, и я глубоко сочувствую всем его родственникам.
Что бы вы сказали тем, кто настроен против вашего фильма?
– Я бы сказала: не ходите его смотреть.
Здесь я немного отвлекусь и, рискуя навлечь на себя ваш гнев и даже потерять работу, скажу, что ваш покорный корреспондент был одним из тех немногих счастливчиков, кому удалось получить регистрацию на короткую беседу тет-а-тет с Хемпель. И что он ею не воспользовался. Отдал свой жетон другому. (На здоровьечко, читатели «Шлоко-терапии»!)
Не переключайтесь. Надо было поработать, позвонить кое-кому. Одних попугать, других, наоборот, очаровать. Сейчас пребываю на стадии: «Официально ничего сделать не могу, но переговорить кое с кем можно, так что обождите, я перезвоню».
Друзья Даниеля подняли шум, когда он продинамил две важные встречи за два дня. Но копы не заинтересовались. Подумаешь, еще один молодой богатый бездельник устроил себе самоволку в этом городе удовольствий! Вертолеты остались на земле.
Три дня спустя Никки Финки получила анонимный звонок с номера, который так и не удалось определить. Какая-то женщина заявила, что она говорит «от лица всех жертв Даниеля Кейна», что «его преступления не забыты» и что «справедливость восторжествовала».
Копы помрачнели.
Нас везут через весь город. Джонни Д. дает свои интервью совсем в другом отеле. Ходят слухи о «творческих разногласиях».
– Да ладно вам, – говорит Джонни. – Аби великолепна. Вы ведь ее видели? Значит, сами знаете, какую отличную работу она проделала. – У него вид человека, которому сильно хочется закурить. – Разумеется, на таких проектах, как наш, редко обходится совсем без разногласий, но…
Как он прокомментирует то, что говорят о сцене у канала?
– Да, я слышал. Якобы я заставил ее просидеть в воде всю ночь, пока мы не отсняли сотню дублей, и она заболела пневмонией, так, что ли? Так вот, я даже отвечать не буду на эту чушь.
Нас обо всем предупредили заранее. Ни одного вопроса о Даниеле Кейне.
Как можно собирательно обозначить всех журналистов, присутствующих на одном публичном мероприятии? Пустобрехи? Рупор общественного мнения? Или просто – рупор?
Но даже самая доброжелательно настроенная толпа обладает какой-никакой коллективной хитростью. Поглядеть на нас со стороны, так вы бы подумали, что мы сговорились, так точно мы все разыграли. Сначала несколько легких подач – творческие влияния, лучшие моменты, забавные истории на съемках, бла-бла. Затем настала очередь вопросов о протестах. Женщина из журнала «Синема» спрашивает о заявлении Яд ва-Шем.
Джонни прекрасно знает, как вести себя задиристо, не сказав при этом ни одного по-настоящему оскорбительного слова. Только не подумайте, что его сильно заботит, как бы не оскорбить кого-нибудь ненароком: в конце концов, этот парень прорезал свои кинематографические зубы в скандально знаменитой «НоуЛак Студио»; а его первый фильм, «Ограбь мою могилу», чуть не запретил Британский парламент. Это он приложил руку к «Человеку стереотипов» и «Всеобъемлющему молчанию».
И все же сейчас он осторожничает. Весь его ответ – это одно сплошное «глубокое уважение к затронутым нами болевым точкам» – похоже, мы либо слишком много выпили, либо чересчур осмелели, потому что это даже вызвало смешки в наших рядах, – «забота о возможных последствиях» и внимательное отношение к «сакральным текстам».
И тут это случилось. Многие из нас кинулись проверять мобильники. Групповая рассылка, одно слово: «Бинго!»
