Темп: Резать.
Проведите концептуальную линию через избранный вами фрагмент картины. Она может входить в изображение под любым углом и с любой точки зрения, главное, чтобы она пересекала и правый, и левый край повешенного трупа. Правильно говорить именно так: «повешенного», поскольку произведение искусства воспринимается нами в аспекте умерщвления.
Ваша задача – изобразить поперечный разрез вашего трупа.
Рассечение фрагментов картины Ренуара, обнаружение их скрытой стороны приносит немало открытий. Формы содержат в себе тайны. Крохотный мазок свободно летящего коричнево-серого есть не что иное, как пуговица, оторвавшаяся от слишком туго натянутого плаща и еще не достигшая земли. А это что за тонкая волосяная линия, прилипшая к красному пространству, похожему на гигантскую клетку? Это мужчина несет письмо, но не в кармане, а на груди, прямо под рубашкой.
Таково наше представление самого разоблачительного толка. В нем заключена радикальная эстетическая демократия. Наши работы уравнивают любую материю внутри поля трупа.
Также они раскрывают агентов, присутствующих в трупе всегда, но до сих пор скрытых. В оригинальной работе они спрятаны за другими вещами, невидимы, но мы высекаем их из их укрытия с беспощадной решимостью. Мы обнажаем их внутренности, показываем самую их сущность.
До тех пор, пока существует хоть малейшее отклонение от планарного метода сечения, описанного раньше, нет ничего зазорного в том, чтобы основывать резку на образе, уже подвергшемся вивисекции ранее. Именно повторяемость и завоевала нашему методу славу удаленного зрения.
Потому что все повторяющиеся работы, включая и те, что списаны с одного трупа, а на самом деле, по незнанию, друг с друга, трактуют все элементы одной и той же сцены одинаково. Только третье слайсирование трупа обнаружило за дальней деревянной ножкой, в месте, прежде невидимом для зрителя, замысловатый комочек черной органики, и всем исследователям пришлось согласиться, что, когда в 1889 году Ван Гог писал знаменитое «Кресло Ван Гога», за его ножкой на полу кухни сидел жук.
Слайсированный метод письма викторианских натюрмортов показал овальные срезы из кожи, мяса и костей – за дверьми в момент письма прятались дети. Тонкие серебристые линии пересекающейся стали в тени дерева, которые десятилетиями принимали за трости, оказались шпагами. Новый метод письма служил раскрытию преступлений – в чемоданах обнаруживались яркие пятна драгоценностей. Серо-коричневые пятна рыбьей крови под днищами лодок.
Однако важнее всего в искусстве слайсированного письма оказалась трансформация темного искусства в черную магию, когда на полотнах начали обнаруживаться такие образцы плоти, такие мышечные препараты вокруг костяных спилов, такого цвета и такой формы, какие попросту не могли существовать в реальности. К примеру, в ночных пейзажах кисти Джона Эткинсона Гримшоу что за светящиеся мембраны и человекоподобные осколки ребер видны за облаками? И что это за огромные пятна из крови и перьев по обе стороны от них?
И это повторяется из картины в картину. Только мы можем постичь, кто еще, кроме нас, невидимо обитает в наших галереях и в нашем мире.
Среди зеленых и коричневых пятен в верхней части «Ле Параплюи» есть еще один сгусток красочных пятен, который отказывается поддаваться расшифровке. Это что-то мускулистое, жилистое, пронизанное извивами кровеносных сосудов.
Что-то живое, хотя и не животное, затаилось в кроне того дерева и смотрит оттуда на нас.
Коувхит
Несколько ночей прошли в Данвиче, где хозяйка небольшого хостела без конца твердила им о том, как им повезло найти комнату. Гуляя по пляжу и давая дочке поглядеть на зимующих гусей через бинокль, такой тяжелый, что она каждый раз начинала хохотать, он радовался, что они именно в Данвиче, а не в Саутволде и не в Валберсвике. Там куда больше народу. По вечерам они покупали себе жареную рыбу с картошкой или ели в каком-нибудь пабе. Ночью, когда она засыпала, он без пароля влезал в соседский вай-фай, читал сообщения и проглядывал форумы.
В четверг он разбудил ее, когда она заснула. Была почти полночь.
– Вставай, детка, – сказал он ей. – Только тихонько. Нам надо никого не разбудить.
– Ненавижу тебя, – проворчала она в подушку.
– Я знаю, – сказал он. – Вставай. Телефон оставь здесь.
На дорогах было спокойно. Но Дуган все же решил поехать кружным путем, через Блитборо, по шоссе А145 до Уггесхолла, мимо поселков дорожных рабочих там, где расширяли проезжую часть.
– Куда мы едем? – спросила девочка, но только один раз. Она сидела, нахохлившись, но просить его включить в машине печку ни за что не стала бы.
Рентхам лежал на западном краю зоны безопасности. Она продолжалась на север вдоль трассы А12 и на юг вдоль В1127 до Саутволда. В пределах этих границ при свете дня еще распахивали и засевали поля кормом для животных, и дороги почти все были открыты, но это, честно говоря, было скорее исключение, чем правило; с наступлением ночи любое передвижение по дорогам без официального эскорта было запрещено. Не охранялся разве что один крошечный треугольник, гипотенузой которого служила шестимильная береговая полоса со средней точкой в Коувхите.
У паба к югу от Рентхама Дуган остановился. Открыл дочке дверь, прижав к губам палец.
– Пап, – сказала она.
– Тише, – прошептал он.
Снаружи было пасмурно и ветрено, ночные тени набрасывались на них и снова отпускали все время, пока Дуган искал дорогу через заросли к пограничной канаве. Они пересекли ее молча, затаив дыхание. Оказавшись по ту сторону, они зашагали к востоку, держась краев полей.
– Пап, ну, правда, ты спятил.
У него был с собой фонарь, но он не включал его. Когда из-за туч наконец появилась луна, он остановился и засек координаты.
– У них же ружья, – сказала она.
– Поэтому ш-ш-ш.
– А что они с нами сделают, если поймают?
– Скормят волкам.
– Ха-ха…
Они застыли, услыхав приближающийся треск вертолета. Луч прожектора скользнул по полю впереди, и от света оно на миг стало как будто твердым.
В воздухе витали запахи. Где-то гуляло эхо. Дуган не стал заходить в деревушку, где еще совсем недавно жили местные и которая была реквизирована у них, правда, почти без шума. Издали они видели светящиеся окна. К Коувхиту они подошли с севера.
У руин церкви без крыши он остановил дочь и молча показал пальцем. Она ахнула. Пока луна, снова выбравшись из-за облаков, скользила над продырявленными и полуобрушенными стенами, девочка не сводила глаз с новой, приземистой церковки, обосновавшейся в нефе старой. Он улыбнулся. Когда она наконец насмотрелась, они продолжили свой путь через кладбище. В могилах не было совсем ничего страшного.
Так близко к волнам земля, по выражению девочки, разухабилась. Хорошее слово для поддержания в ней бодрости духа. В кронах безлистных деревьев этого региона то и дело мелькали безмолвные, непредсказуемые вспышки холодного света. Коснувшись земли рукой, сначала Дуган, а потом и его дочь почувствовали, что почва под их пальцами жирная и скользкая, как будто на нее пролили сливки.
