Солдат тут же вскинул винтовку и прицелился. Анна напряглась. Она читала досье Ника и знала, что он проделывает такое уже не в первый раз.
– Хватит, Ник, – сказал Перри. Голос у него был спокойный.
Солдат сделал какое-то движение, винтовка в его руках щелкнула. Полковник зашипел. За стеклом Ник скорчил рожу и снова скакнул назад, к кровати.
– Я здесь с ума схожу, – закричал он. – Вы никуда меня не выпускаете, с друзьями видеться не даете!
– Рано или поздно он снова попытается, – сказал Гомес. – И, если хотите знать, Сэмсон, я его не виню.
– Хотите знать, что это такое, – орал на Перри Ник, – спросите у них! Или спуститесь туда сами!
– А ты туда спускался? – спросил Перри. – И что это, по-твоему, такое?
– Да, я спускался. Это дыра.
– Ну, не совсем дыра, – поправил Перри. – Скорее, траншея. Или, иначе, дыра без дыры в середине. С нуклеусом. На котором стоишь ты.
– Он знаком со всеми материалами по объекту, какими мы только располагаем, – сказал Гомес. – Просмотрел все диаграммы, снимки его самого, Лаи, Шэрон, Террелла, короче, всей той гребаной команды, с которой он связался, пока искал себя. И все их фото из других досье, которые у нас есть, он тоже видел.
– Я тоже, – проговорила Анна. – Пришлось познакомиться, когда я приехала сюда.
– Ага, ну да, но для Перри это работа. Он и мое досье просматривал. И ваше.
– Спросите Лаи, – продолжал Ник. – Спросите Биргит. Они говорили об этом еще до того, как все началось. Думаете, они ничего не знают?
– Это невозможно, Ник, ты же знаешь, – сказал Перри, и Ник сморщился, точно от боли. – Ты уже говорил нам о своей девушке раньше.
Ник был в бегах, когда начались перемены. Он видел, что происходит, и знал, что это отчасти из-за него. Когда его поймали, он с неделю молчал, а потом заговорил о своих недавних компаньонах, об их постоянных намеках и о Биргит, которая, судя по тому, как он ее описывал, была сущей помешанной.
– Она знала, что под землей есть пустоты, – рассказывал он. – Говорила, там что-то затевается. Она что-то искала. Собирала всякие легенды, сказки, разное старье.
Вспоминать о ней ему было и больно и приятно.
Анна заметила, с каким жадным расчетом разглядывает Перри открывшуюся перед ним дыру. И отвернулась, не скрывая от Гомеса неприязни.
– А вам по-прежнему не страшно? – спросил он. – Когда вы там, с ним?
Она чуть заметно улыбнулась.
Траншея присущим ей градуализмом, думала она, своей формой, глубиной и другими особенностями как будто бросает вызов служению смерти и государству. А это что-нибудь да значит, думала она. В ней явно заключено обещание. Вот только чего именно, она не знала.
Анна поддерживала связь кое с кем из друзей. Она считалась с приказом не раскрывать подробностей своей здешней работы, но, учитывая ее опыт, время, которое она провела в Лондоне, и тот факт, что ей было все равно, неудивительно, что слухи постепенно распространялись.
Она даже получила письмо от бывшего мужа, о котором ничего не слышала много лет, с тех пор, как тот переехал в заштатный городишко где-то в Португалии. Письмо удивило ее монотонностью интонации, словно призванной компенсировать всеобщее возбуждение, царящее повсюду в ожидании миллениума. Бывший желал ей удачи в исследовательской работе, в чем бы она ни заключалась, говорил, что часто вспоминает ее, выражал надежду, что она сможет вырваться и погостить в его уединенном доме на берегу моря.
«Нас было слишком много, – написала она ему в ответ. – Даже не знаю, зачем я тебе это пишу, ты и так знаешь. Просто я хочу сказать, что наши компании слишком часто пересекались.
За мной пришли после Лондона и Мэдисона. Может быть, я зря говорю это тебе, но мне хочется объясниться. – Ее пальцы быстро сновали по клавиатуре. – Помнишь мою подругу Яну? Она теперь в Сан-Диего. Я гостила у нее в прошлом году. С этого все и началось. Мы с ее дочкой поехали в библиотеку на встречу с каким-то писателем, которого она любит, он пишет приключенческие книжки. Девочке десять лет. На обратном пути что-то в конце проулка привлекло ее внимание, и мы пошли посмотреть, что там. Я ведь знаю, что Яна никогда ничего такого не сделала бы, а значит, я в своей роли «тетушки» просто должна была, понимаешь?
Меня до сих пор охватывает удивление при виде каждого инфицированного взрослого. Не знаю почему, но мне все время кажется, что это детская болезнь. А значит, и болеть ею должны только дети. Если бы несколько лет назад, когда все только начиналось, кто-нибудь сказал мне, что болезнь окажется настолько вирулентной, я бы решила, что ей будут подвержены именно дети, а не те, кто, неизвестно по какой причине, подхватывают ее сейчас.
Это случилось еще до того, как мы узнали о ней что-то конкретное (хотя, видит бог, мы и сейчас знаем совсем немного!), но до меня уже доходили слухи, так что, едва увидев поперек переулка траншею, точно приготовленную для прокладки водопровода, а за ней лежащего на земле человека, я сразу обо всем догадалась.
Лежащий оказался бездомным стариком. Он был мертв. От него воняло. Позже выяснилось, что он пролежал там три дня.
Я велела девочке идти домой, но, к моему удивлению, она и ухом не повела. Подошла к краю траншеи, повернулась к ней спиной и, не слушая моих протестующих воплей, стала спускаться вниз и скоро скрылась из виду.
Траншея была глубокой. С другой ее стороны стеклянными глазами смотрел тот бедолага. Неудивительно, что девчонка струхнула.
Наконец я ее нашла. Она сидела, сжавшись в комок у самой стенки. Я склонилась над ней. Она посмотрела на меня затравленно – ее лицо было в потеках грязи. Мне почему-то показалось, что вокруг нее должно быть полно червей.
Она сказала: «Я не смогла вылезти». Я протянула ей руку и велела держаться крепче.
Неделю спустя мы поговорили с ней об этом. Тогда мы, разумеется, вызвали полицию и всех, кого положено, и все им рассказали. Ей хотелось знать, все ли в порядке с тем бездомным, в смысле, попадет ли он в рай. Ну я, конечно, погнала ей обычную в таких случаях пургу, вроде того, что разные люди верят в разные вещи, а она вдруг и говорит: «Там, во рву, я кое-что слышала. Шорох, как будто кто-то двигался».
С ней все в порядке. Она не заразилась, до сих пор не знаю почему. Я, кстати, тоже. – Она подумала, стерла последнее предложение и добавила другое: – С тех пор я пытаюсь понять. Рисую диаграммы, черчу таблицы, записываю подробности. Ищу общий фактор.
Но я ведь, в конце концов, почвовед. Вот и подхожу к вопросу так, будто причина в земле, а не в людях. То есть как будто это не человеческая болезнь».
То письмо она так и не отправила. Сохранила его в особой папке. Бывшему написала пространный меланхолический ответ, но никакой реакции не получила.
Едва Анна вошла в комнату, Ник начал жаловаться, но так, словно по обязанности, пока не вошел в раж, будто его все сильнее распалял собственный гнев.
