* * *
Вчера, поднявшись к императрице после ее обеда за маленькой великой княжной, я застала девочку в слезах. Императрица сказала мне, что государь рассердился на наследника и бранил его за то, что он в то утро дурно выполнил какое-то упражнение при верховой езде. Девочка пришла в такое огорчение, что заплакала, и целый час не могла утешиться. Как только государь остался один, она пошла к нему и просила его простить брата, что он ей обещал, только тогда прекратились и слезы. Вообще она не может выносить, чтобы бранили кого-нибудь из ее братьев. Это приводит ее в состояние настоящего отчаяния; иначе она никогда не выказывает особенных чувств к ним. Сегодня утром она спросила меня, хорошо ли то, что она плакала, потому что бранили ее брата. В этом наивном вопросе я нашла зародыш тщеславия, которое мы черпаем из нашей сострадательности и добрых чувств. У меня сжалось сердце. Увы! Добро так близко от зла, даже в этих чистых дорогих маленьких душах. Я сказала, что лучше плакать из-за этого, чем из-за каприза, и что очень естественно, что она огорчилась от того, что бранили брата.
* * *
Злосчастный день. Я повела великую княжну к императрице-матери в Аничков дворец. Сначала она была мила и вежлива, но после того, как императрица увела ее одну в свой кабинет, я, придя за ней через четверть часа, застала ее в слезах. Она с отчаянием повторяла: «Мне скучно здесь, я хочу уйти». Императрица имела вид не очень довольный этим слишком чистосердечным признанием. Я сочла нужным применить большую строгость, чтобы избежать повторения подобных сцен. Я сказала великой княжне, что не повезу ее на вербное гуляние, которое только что открылось и от которого она ожидала много удовольствия. Когда мы вернулись домой, она стала просить у меня прощения и очень плакала. Мне очень хотелось ее поцеловать, но я осталась тверда и сказала ей, что когда государь и государыня вернутся, она сама должна им рассказать, как она вела себя, и что я ее прощу только после того, как они ее простят. Она меня спросила, сколько часов я буду еще на нее сердиться, с таким комическим отчаянием, что мне трудно было удержаться от смеха. Затем, несмотря на все свое горе, она мне сказала: «А если я еще раз сделаю то же самое, вы не простите меня никогда?». Вообще в критические минуты она любит предполагать самое худшее. Когда государь и государыня вернулись, она со слезами рассказала им свой большой грех: «Мне всегда скучно у бабушки, и мне хочется плакать, даже когда там мама; только я удерживаюсь, но сегодня я была одна и не могла удержаться»…
В пятницу и субботу маленькая великая княжна была больна. В пасхальное воскресение пришлось позвать доктора и дать ей слабительное. Однако она не лежала и принимала поздравления своих домашних и раздавала им яйца. Очень забавно видеть серьезность и важность, с которыми она выполняет свои обязанности по представительству, с каким жестом маленькой императрицы она дает яйцо и подносит руку для поцелуя. Это у ребенка врожденное, этому невозможно научить. Здесь говорит кровь. Эту неделю я окружила ее детьми, чтобы она играла с ними и немножко поглупела. Я боюсь ее слишком быстро развивать, давая ей чересчур много серьезных впечатлений. Она все еще не совсем здорова, довольно капризна и плаксива. В ней начинает развиваться большое самолюбие, и она больше всего боится, чтобы с ней не обращались как с маленьким ребенком. Недавно она не хотела идти в церковь, потому что императрица сказала, что ее надо посадить, чтобы она не слишком устала. В один из праздников она не хотела обедать у государя, потому что должны были подать ей ее собственный обед, а не давали обеда больших. Упорство ее кроткое, но настойчивое, она никогда не забывает того, что решила, и с ней не помогает время, как с другими детьми, так как она всегда возвращается к своим мыслям.
Портрет Франца Иосифа I. Художник — Юлиус де Блаас. 1923 г.
Франц Иосиф I (1830–1916) — император Австрийской империи и король Богемии со 2 декабря 1848 года, апостолический король Венгрии со 2 декабря 1848 по 14 апреля 1849 года (1-й раз) и с 13 августа 1849 (2-й раз).
С 15 марта 1867 года — глава двуединого государства — Австро-Венгерской монархии.
Правил 68 лет, его царствование стало эпохой в истории народов, входивших в Дунайскую монархию.
Сегодня вечером за чаем государь рассказал нам, что он получил письмо от австрийского императора, который снова взывает к великодушию России. Государь сказал, что он ответил Карольи
[116], привезшему письмо, что есть оскорбления, которые он как человек мог бы, быть может, забыть, но как русский император — никогда. Когда государь говорит об Австрии, его лицо принимает прекрасное выражение ненависти, радующее сердце; это лучшая гарантия, что мы не впадем больше в глупые ошибки, так дорого стоившие России. Императрица рассказывала мне, что недавно на танцевальном вечере у Ольденбургских добрейший принц Петр
[117] затеял с ней политический разговор с тем, чтобы доказать ей, что Австрия совершенно права и что не подобает быть заодно с теми, кто нападает на ее итальянские владения. На это государь сказал: «О, у нас здесь немало трусов, которые думают так же и дрожат при мысли о войне и желают только одного, как можно скорее восстановить приятельские отношения с Австрией». Это верно. Атмосфера полна Deutsche Stromungen
[118], как их остроумно называет великая княгиня Елена Павловна. Барон Петр Мейендорф, мнение которого имеет большое значение при дворе, его жена, сестра графа Буоля, военный министр Сухозанет
[119], министр Чевкин
[120], Панин, Долгорукий, — все они на стороне Австрии, все они твердят, что, владея Польшей, нельзя поддерживать права угнетенных народностей. Но Горчаков
[121] теперь держит себя превосходно
[122].
