– Кофе. Да. А заодно, раз уж я все равно иду вниз, введу Стэна в курс дела и поговорю с Дакросом. Буду примерно через полчаса. Хорошо?
Тут нервы у меня сдали, и я пустился бежать. И бежал, пока не очутился у лестницы. В замкнутом пространстве лифта мне было бы не выдержать. По лестнице я спустился медленно, ступенька за ступенькой – «Роба нет, Мари пропала» на каждый шаг. В голове у меня грохотало. Во рту стоял пакостный вкус. Без кофе не обойтись. Роба нет, Мари пропала – все ниже и ниже. Больше я ни о чем особенно не думал, разве что несколько удивился, когда очутился на пролете, где вчера была вечеринка, и обнаружил, что там почти не осталось следов, разве что ниточка мишуры, окурок-другой, запах разгоряченных тел и пролитой выпивки – примерно так же было у меня в голове. Роба нет, Мари пропала…
Я решил, что мне срочно необходим свежий воздух. Даже кофе подождет.
Толкнул дверь запасного выхода – та прогремела: «Роба нет, Мари пропала» – и шагнул в запах мастики для пола и приглушенные шорохи уборки. Дело прежде всего. Удивительное место гостиница: Армагеддон на носу, а завтрак подают с восьми до десяти. Издалека доносился аромат тостов, от которого меня едва не вырвало. Пришлось мне срезать напрямик через фойе – там точно не пахло съестным – и уже оттуда двинуться на стоянку. Я не стал сворачивать к столовой, а побежал по ступеням к большим стеклянным дверям.
Посреди фойе меня поджидал Грэм Уайт в длинном плаще и с посохом.
Время в очередной раз замедлилось и растянулось – как всегда в таких случаях. Помню, как внутренний голос позорно завопил: «Что, даже не позавтракав?!» – и я понял, что поддался колдовскому зову в тот самый миг, когда решил, что мне нужен свежий воздух. И снова Р. Венейблз во всей красе! Еще у меня было время оглядеть мирное, украшенное пальмами просторное фойе и заметить в зеркалах над головой, что помимо фигуры Уайта посередине – в плаще, вид сверху, – на своем рабочем месте за стойкой сидит еще и иностранка-портье Одиль. В воскресенье! Эксплуататоры! Однако это подсказало мне, что Уайт задумал что-то такое, что можно проделать очень быстро, а непосвященный ничего не заметит. Что-то такое, что он отлично умел. Это натолкнуло меня на мысль, что именно.
По-моему, я даже не приостановился. Сбежал по ступенькам и ринулся на него.
Это его огорошило. Он попытался было открыть врата мне навстречу, но бежал я так быстро, что он не успел. Я поймал врата, когда они открывались, и обеими руками стянул края. Уайт взвыл от ярости и ненависти и хотел было открыть их снова. Между нами бушевало пламя, зеркала над головой почернели от копоти. Я был прав. Он опять открыл врата в недра вулкана. На несколько нескончаемых секунд мы замерли на краю, объятые пламенем, – силы были равны.
Между тем магический узел окончательно взбесился.
Я бился сразу на трех фронтах – нужно было закрыть все, что открыл Уайт, и при этом не сгореть заживо, и при этом одолеть Уайта, – но по краям поля зрения мелькало фойе, оно вертелось вокруг нас, будто спятившая карусель, пальмы в кадках, стеклянные двери, стойка портье, за которой съежилась Одиль, до того перепуганная, что даже визжать не могла, и все это наматывало круги в безумном смерче. Но в основном я видел только Уайта, тяжелый взгляд его блеклых глаз, обрюзгшее бородатое лицо, – он без устали проделывал передо мной пассы посохом, плел свою паутину, полный презрения и ненависти. Ненавидел он магидов как класс, это было ясно. Но еще было ясно, что он ненавидел меня лично, прицельно, и не только за то, что я мешаюсь под ногами, – нет, еще и физически, за то, что я – это я. И я ненавидел его точно так же. И глубоко презирал за мелодраматическую манеру колдовать, размахивая посохом, чтобы не замарать рук, и за этот его идиотский плащ.
А еще я злился – я в жизни так не злился. Этот прирожденный разрушитель со своими безумными амбициями, вероятно, погубил Мари. Едва не застрелил собственного сына-кентавра. Убил троих невинных детей, покушался на жизнь Роба. Я хотел его уничтожить. Как я жалел – едва не визжал от досады! – что магидам нельзя убивать. А Уайту этого никто не запрещал. Он отступил в вертящееся фойе и запустил в меня отравой из своего посоха. Собирался наслать на меня рак. Я смыл его. И при этом заметил, что Уайт уже проделывал тот же фокус не так давно. И подумал: «Ты устроил то же самое Дереку Мэллори, верно?» И гнев мой вспыхнул не слабее огненной стены.
Я хлестнул его громоподобным разрядом боли, нешуточной и жестокой, – хотя бы это мне было дозволено, – а когда он вскрикнул, скривился и пошатнулся, наслал поверх еще и сильнейший стасис.
Все застыло где было, слегка перекосившись, со скособоченным Грэмом Уайтом в самой середине. Надо было сразу так сделать, подумал я. Стасис успокоил узел, однако врата остались приоткрытыми – извилистая дымящаяся щель. Я закрыл их и накрепко запечатал. Отмыл зеркала на потолке. Восстановил оплавившийся мрамор под ногами. Одна пальма в кадке упала. Я поднял ее. Потом оглянулся на Одиль – она тоже была в стасисе. Освободил ее, и она пошевелилась и поглядела на меня так, будто не сомневалась, что я спятил.
– Послушайте меня внимательно, – велел я. – Сейчас мне придется наложить на этого человека гейс. После этого все кончится.
– Вам нужно подать жалобу управляющему, – отвечала Одиль.
Ну что ты с ней будешь делать, а?
– Непременно, – пообещал я.
Беда в том, что гейс нужно произносить вслух, чтобы объект его слышал. Едва ли мне удастся найти время и место, чтобы получить Грэма Уайта в свое распоряжение, – только здесь и сейчас, при Одиль. Ну что ж. Интересно, как это все будет выглядеть с ее точки зрения, подумал я, поднялся на ступени, заняв тактически выгодную позицию, и снял с Уайта стасис – не целиком, но так, чтобы он имел возможность выпрямиться и слышал, что я скажу. И сказал:
– Грэм Уайт, этими словами я налагаю на тебя гейс: отныне и впредь я запрещаю тебе применять волшебство любого рода к любому предмету или существу, живому или мертвому, неодушевленному, развоплощенному или в промежуточном состоянии. С этой минуты любое колдовство от тебя далеко, как солнце от нашего мира, а любая попытка приблизиться к нему – немедленная смерть. Более того, если ты призовешь или применишь магию или другие силы, подвластные твоей богине-кусту или любому другому божеству, это для тебя немедленная смерть: такой гейс налагаю я на тебя. За злоупотребление силами, оказавшимися в твоем распоряжении, налагаю я на тебя этот гейс, и ты обязан повиноваться ему под страхом немедленной смерти.
Договорив, я полностью снял стасис. Уайт поднял голову и посмотрел на меня глазами, полными ненависти.
– Тоже мне умник нашелся, – процедил он, повернулся и вышел за стеклянные двери.
Кто-то у меня за спиной рассмеялся:
– Какая убедительная речь!
Оказалось, что на лестничной площадке столпился народ – должно быть, все шли завтракать. Там была Венди, воздевшая руки, словно беззвучно аплодировала, а рядом с ней Корнелиус с широченной лихорадочной ухмылкой – так его радовало услышанное – и Тэнси-Энн Фиск, глядевшая на меня с состраданием. Несомненно, она в этот миг старалась простить меня, что я так цепляюсь за серое психическое одеяло. За ее спиной виднелась перепуганная Тина Джанетти и ее любовник в костюме, очевидно полагавший, что это чья-то очередная неуместная выходка, а за ним – Рик Корри и Максим Хаук, с таким видом, будто изо всех сил надеются, что мое выступление не сулит неприятностей для организационного комитета. Еще там были самые разные люди, которых я не знал по имени. Кто-то спросил меня:
