– Вот это абсолютно правильно.
– Я отлично знаю, что тебе полезно есть, а что нет. Давай я тебе намажу сверху чуточку масла. Совсем капельку… только чтобы у тебя не было сухо во рту.
……………
– Его мама? Она скоро вернется.
– Нет. Он с нами не останется. Только на несколько дней.
– Она попросила присмотреть за ним. Он славный мальчуган, верно?
– Нет. Она надела на него кипу, потому что не придумала ничего лучшего. Она думала, что в Израиле все ходят так. В кипах.
– Хорошо. Я передам ей. Но он ведь все равно симпатичный мальчик, правда?
– Это не имеет значения. Ты и Ракефет научите его нескольким словам на иврите.
– Нет, не называй его Моше. Он не поймет, почему ты так к нему обращаешься. Называй его Мозес. Это то имя, к которому он привык.
– Да, мой хороший. Мозес – это его настоящее имя.
– Почему ты решил, что он заикается? Боюсь, тебе это показалось.
– Я не заметила. Так говорят у них в Америке.
– Хорошо, не все. Но дети…
– Пусть даже не все дети. Но не забывай, что на самом деле он еще малыш. И он сейчас очутился в чужом доме после долгого путешествия.
– На кого?
– Верно. На Цви. Он – просто поразительно похож на него, копия. Когда-нибудь я покажу тебе фотографию Цви, когда он был ребенком, и ты сам увидишь, как они похожи.
……………
– Совершенно верно.
– Правильно. Потому что он дедушкин сын, пусть даже сам дедушка никогда его не видел.
– Да. Он умер незадолго до его рождения.
– Здесь, в Израиле.
– Нет. Он вовсе не был так уж стар. С ним произошло несчастье… что-то у него внутри… и этого он не выдержал… точнее мы не знаем.
– Ну… что-то такое…
– Мы говорим, что это был несчастный случай.
– Ну… да. Что-то вроде автомобильной аварии.
– Нет. Он тебе не настоящий дядя, как Аси или Цви. Твой папа, как всегда, пошутил. Но наполовину он и на самом деле приходится тебе дядей, пусть даже он такой малыш.
– Вот это верно.
– И это правильно. Он – сын дедушки.
– Да. Как я. Как Аси.
– Да. Что-то вроде… один из них. Так можешь и говорить.
– Совершенно верно. Разве что бабушка не была его мамой.
– А ты сам помнишь дедушку?
– Правда? На самом деле? Ты хорошо его помнишь?
– Я так рада, что у тебя была возможность встретиться с ним. Никогда его не забывай.
– Вспомнишь… если захочешь этого. Но только если захочешь.
– Да. Ракефет не сможет вспомнить, даже если очень захочет. Но ты… что именно ты запомнил?
– Да, правильно. Он проспал целый день.
– Когда он прилетел, было воскресенье.
– Верно. Ты тогда остался один.
– Верно, верно. Я помню, что вы купали с ним Ракефет. Он был очень доволен тем, как ты ему помогал.
– Он порезал себе руку? Нет, этого я не помню. Но это вполне могло случиться.
– Это было до того, как ты заболел.
– Нет. И совсем не толстый. Ты был то что надо. Иногда я жалею, что эти времена прошли.
– И в заключение? Помнишь ли ты седер с дедушкой?
– Не помнишь? Как это может быть? Попробуй-ка вспомнить…
– Что ж… нет так нет. Но ты должен помнить, как мы ходили навестить в больнице бабушку. Вместе с дедушкой и Аси. Помнишь?
– И это тоже совсем нет?
– Тебе было тогда семь с половиной. Как же ты можешь не помнить?
– И даже то, как все мы встретились с бабушкой и она дала тебе кусок торта, как же ты мог такое забыть?
– А этот свой паровоз… его ты тоже не помнишь?
– Большой паровоз, который дедушка привез тебе… как это может быть… и даже то, что огромный великан попытался отнять его у тебя?
– Он был немного того… не вполне здоров. Сумасшедший. Ну, если хочешь… Его ты тоже не помнишь?
– Только тот день, когда дедушка спал здесь? И все?
– Это было как раз накануне Пасхи. И в субботу накануне пасхального седера… ты можешь вспомнить что-нибудь о той субботе?
– Ничего страшного.
– Ну хорошо. Если ты покончил с едой, теперь самое время поспать. Уже совсем поздно. Давай я укрою тебя…
Ребенок стоит, не произнося ни звука, утопая в свете луны, привалившись к решетке кровати, протирая глаза. Еще минута, и он зальется слезами, спрашивая, где его мать. Глядя на него, я поражаюсь – точная копия наших мужчин. Достаточно поглядеть на его челюсть. Сколько времени стоит он вот так, тихо-тихо? В комнате ужасающе спертый воздух, самое время открыть окно. Ракефет, раскрасневшись, спит, соскользнув со своего матраса на пол. Если Конни собирается остановиться у нас, утром я должна найти раскладушку. В воздухе сильно пахнет мочой. Как трогательно дети забросали всю кроватку своими игрушками…
– Отправляйся спать, Гадди. Я позабочусь о нем. Не беспокойся.
Но мне не удается его поднять. Маленький упрямец прямо-таки прилип к кровати, он удивленно рассматривает меня, готовый заплакать, не понимая, где он оказался. Мой брат. Нелепость этой ситуации, полный ее абсурд. Вчера долгие часы он провел в полете. А куда она исчезла? Как она может так поступать? В кроватке все насквозь промокло: простыни, одеяло… вся кровать. Копия отца. Невероятно. И такой же упрямый… не говоря уже о профиле. Один к одному. А вслед за этим, подобно вздымающемуся в отдалении горному пику, внезапный всплеск памяти, откуда, черт возьми, он взялся? Полный неистовства. Зимняя лунная ночь в нашей старой тель-авивской квартире, теплый дождь, обрушившийся на город, огромная луна в небе, Цви, совсем еще ребенок, в огромной родительской кровати с позолоченными спинками, одетый в розовую пижаму, позднее перешедшую к Аси, Цви, стоящий меж подушек… Я так ясно вижу всю эту картину теперь… его лицо… его взгляд… похоже, это было в середине ночи. Они подняли меня в середине ночи… но может, это было ближе к утру, потому что они спали допоздна. На матери не было ничего, кроме сорочки, а кроме того, она была беременна. Да, я уверена, что была. Из-под одеяла выглядывает отец, он смеется. Они позвали меня, чтобы я отнесла Цви в его кровать. Сколько мне могло тогда быть, девять? Столько же, сколько сейчас Гадди. «Он пойдет только с тобой», – говорят они. Мама закрывает глаза от слепящего света лампы. Волосы ее распущены, в эти минуты она слишком занята своими делами, чтобы замечать меня. Я чувствовала, что между ними существует некий договор, секретное соглашение, некое глубинное равновесие, позволяющее им думать одинаково. Они передали Цви мне… его продолговатое, тонкое лицо. А потом отец начал целовать матери ноги и непередаваемый страх накрыл меня, подобно шторму. Когда это было? Отдаленность памяти. Деревья под дождем на бульваре, их большие мокрые листья, блестящие в лунном свете… Лицо Цви.
