– Не всегда. И если бы у него не было за спиной трех сефардов, Атиаса, меня и Ронена (чье настоящее имя, между прочим, звучит как Мизрахи), чтобы было кому сдерживать его, он всех нас втюхал бы в большую беду.
– Одной левой…
– Да. Мизрахи. Уж не думаешь ли ты, что при рождении ему дали имя Ронен?
– Стопроцентный еврей из Ирака. Удивляюсь, что ты сразу этого не почуял. Когда ты с ним познакомился?
– Чего он хотел от тебя?
– И ты этого не понял? Это же ясно. Чистокровный иракский пройдоха, тебе лучше держаться от него подальше. Еще раз я тебе удивляюсь.
– Верно. Я ужасно нервничаю, ты это тоже почувствовал? Не понимаю сам, что со мной происходит. Может быть, это связано с театром…
– Да. Театр. Вечером мы пошли в театр. Как называется? «Дядя Ваня». Может, ты слышал о нем? В Тель-Авиве. В Камерном театре.
– Да. Чехов.
– Еще раз…
– Правильно. ЧЕХОВ. Извини, но я впервые услышал о нем. Полагаю, ты должен знать о нем все. Дома у меня есть программка с его фотографией… и все такое.
– Да.
– Совершенно случайно. Несколько дней тому назад банк предложил нам билеты по смешной цене – триста лир. Что сегодня можно получить на триста лир? Стакан чая с сахаром стоит дороже. Но наш профком известен всему городу своей способностью выбивать скидки…
– Совершенно верно. Может быть, именно потому, что мы работаем в банке. Они хотят просто подкупить нас – единственное предположение, которое приходит мне в голову. На следующий день, клянусь, мы получили предложение приобрести новенький двухдверный холодильник за полцены.
– Мне стыдно, что я этого не знал.
– Мне стыдно…
– Всегда говори мне, что тебе нужно.
– Он и на самом деле старый. И шумный. Но я проверю, остается ли предложение еще в силе.
– Ну, очень жаль, что я этого не знал. Это точно так же, как с театральными билетами. Обычно я прямо отправляю их секретаршам. Но в этот раз ни одной из них не было из-за праздников. И моих дочерей не было тоже, так что я сказал ей – давай сходим в театр и посмотрим эту пьесу, о которой столько шума… тем более что в театре мы были в последний раз лет десять тому назад.
– Нет. Я не знаю. Я не говорю, что все они – барахло, только меня нисколько не привлекают все эти хасидские легенды и мюзиклы о скрипачах, играющих на крыше. На них у меня не хватает терпения. А она вообще всему предпочитает кино, а в особенности французские фильмы. Время от времени мы ходим на рутинные комиксы… пустые комедии… типа того, для настоящего театра я слишком впечатлителен, понимаешь? Мне всегда становится стыдно за актеров, за то, что происходит на сцене, и за то, что они с нее произносят; такое испытываешь, когда видишь на улице невоспитанных детей. Не забывай, что мы другое поколение.
– Ты знаешь.
– Совсем другое поколение. И это факт.
– Не смейся надо мной, хорошо?
– Я уже говорил тебе, но ты забыл. Я ничего от тебя не скрываю, я говорил тебе давным-давно. После Пасхи мне исполнится пятьдесят шесть.
– Спасибо. Но это правда. С этим ничего не поделаешь.
– Потому что у меня не отвисает брюхо и я легок на подъем.
– Итак, я рассказывал тебе… я сказал ей… Пошли, давай сходим и увидим собственными глазами… что мы теряем, если нам не понравится, мы можем встать и уйти в антракте, мы ведь не прибиты гвоздями к нашим креслам, зачем же оставаться дома и всю ночь сожалеть, что не пошли, а предпочли бесконечно жевать ту же жвачку, рассуждая о делах, которые может решить только сам Господь? Ты меня слушаешь?
– В итоге она со мной согласилась и мы пошли.
– Да. Вечером. Несколько часов тому назад. И это оказалось высший класс. Я говорю о спектакле. Настоящий сюрприз. Сначала я все не мог понять, куда все это движется, да и русские имена сбивали меня с толку. Но у нас были прекрасные места, прямо напротив сцены, в середине четвертого ряда, и мы видели мельчайшие детали того, что происходило на сцене, – каждую секунду они смеялись, кричали, плакали и даже вздыхали. Можно было разобрать каждое слово. Поначалу я ожидал, что вот-вот должно произойти что-то необыкновенное. И только потом я понял, что это – неизвестно как – уже случилось. Не знаю, как и когда… но то, что для героев пьесы было важнейшим вопросом жизни, произошло вот так… на наших глазах… и вот этого чуда я так и не мог объяснить.
– Ты сказал, что это Чехов?
– Антон Чехов. Я попробую запомнить. Мне даже кажется, что я когда-то… Но кем он был?
– Это все, что тебя волнует? Все очень просто. Чехов. Его знают все.
– Нет. Никогда я не слышал о нем. Я в этом не виноват. Все, что я вынес из школы, – это то, что существовал какой-то поэт, который увидел Бога… Ну, ты знаешь – в пруду. В воде.
– Правильно. Бялик. И еще несколько… вроде него. Вот так. Не забудь, дорогой мой, что меня отец выдернул из школы, когда я перешел в десятый класс, и отправил на работу. Это было во время Второй мировой войны. Помни – мы другое поколение. Изучали ли вы Чехова в школе? Завтра я пойду в книжный и куплю его книгу – после того, как я побывал в театре, я прочту ее без труда. И ты тоже должен ее посмотреть. Я приглашаю тебя – вопрос только в том, покажут ли они ее еще раз накануне Пасхи. Этим вечером публики было не так уж много, может быть, именно поэтому билеты достались нам так дешево. После того, как твой отец отбудет. Это что-то, что тебе нужно увидеть. Для себя. По-настоящему хороший спектакль, высший класс. Все, что происходит на сцене, – просто как в жизни, правдиво… этому веришь… и все это без лишнего шума, без этих воплей. Актеры… они играют так естественно, их имена есть у меня в программке, дома, я специально захвачу ее для тебя. Но тебе, я вижу, смешно…
– Нет. Она тоже приняла это очень тяжело. Уже в антракте я увидел на ее лице слезы. А после, когда погас свет, я вспомнил, как она побледнела. Я дотронулся до нее, чтобы как-то успокоить, но она никак не отреагировала. У меня было такое впечатление, что она даже ничего не почувствовала. И тогда я почувствовал, как меня охватывает дрожь. Не знаю, что это было и к чему имело отношение. Но думал я только о тебе. О тебе… и о нас. И обо всей этой безнадежной ситуации.
– Что?
– Нет. Ты не понимаешь. Эта женщина, Хелена… Елена… помнишь, как дядя Ваня был безнадежно в нее влюблен?
– Ты забыл. Я возьму тебя с собой, чтобы ты увидел. Тогда ты поймешь.
– Верно. Все именно так.
– Поверь, все последние дни я был на грани. Чтобы не разрыдаться. Даже в банке я ощущал в горле комок, едва оставался с собой один на один.
…Когда я думаю об этом, о всей этой безвыходности и всей моей радости… несмотря ни на что именно радости… я теряю всякое представление о том, что со мной происходит. Вот почему я сказал тебе, что внутри у меня – руины. Вся моя прошлая жизнь рухнула в какую-то черную дыру. Все скрепы моей предыдущей жизни лопнули. Ты сделал все это без малейшего усилия… легко… само собой… Для тебя подобное состояние естественно, но ты не понимаешь, что ты со мною сделал. Ты меня еще слушаешь?
