Его дрожащие пальцы снова забегали по пуговицам рубашки.
Меня охватывает ужас. Я стою, вдавившись в стену, его лицо маячит передо мной, его глаза полны слез, а снаружи ночь, ветер… и Аси, закрытый в ванной.
– Я не проклинаю их. Ведь речь идет об их матери. Но не могли же они всерьез думать, что до конца своих дней я буду прикован к ней… Закончив жизнь во мраке безумия… что за участь для живой материи, трепещущей плоти, конкретного человека… к слову, вот тебе та самая конкретика, обратить внимание на которую и советовал тебе утренний твой писатель, конкретный факт, физически неопровержимый, но смертельно опасный для человека, исполненного, кроме всего прочего, жизнью духовной… здесь все вместе и в итоге… это я, человек духа и плоти, живой человек… посмотри на меня, ведь я еще не стар, мне всего лишь шестьдесят четыре, люди все еще тянутся ко мне, к такому, каков я есть. Они встречаются со мной, дарят мне свою любовь… и во мне еще достаточно сил, чтобы ответить на нее, я все еще могу… Аси скажет тебе…
Аси, незамеченный нами, безмолвно стоял на пороге в своей банной пижаме, лицо его было совершенно белым. Его отец, взглянув на него, вдруг улыбнулся ему, и слезы у него на глазах высохли.
– Иди, – говорит он мне. – Иди, он ждет тебя. Желаю вам спокойной ночи.
И он трогательно целует меня в лоб.
– Откройте немного окно, Иегуда. Комнату надо проветрить, – говорю я. – От дыма в ней нечем дышать.
Он в нерешительности. А я удивляюсь тому, что назвала его по имени.
– Чуть попозже вы сможете снова закрыть их.
– Хорошо.
– Если мы завтра встанем пораньше, то оставим здесь Аси, а сами сможем поехать и поздороваться с моими родителями. Они там были огорчены, когда узнали, что вы собираетесь уже завтра уезжать…
Я хотела еще кое-что добавить, но он уже уловил по моему голосу, насколько я огорчена.
– Ладно, ладно, хорошо. Прекрасно придумано. Я поднимусь пораньше… ты сама меня разбудишь…
Я открываю окно и вглядываюсь в темные блоки жилых домов. Сильный, то ли зимний еще, то ли уже весенний, ветер врывается в открытое окно. Я собираю по всей гостиной грязную посуду и проскальзываю к раковине. Есть вещи поважнее посуды. Как там поживает моя героиня? По-моему, сейчас самое время наделить ее каким-нибудь именем. Я просто слышу, как она требует, чтобы ее называли по имени. Это должно быть совершенно простое имя. Ее зовут Сара. Просто Сара? Ужас, что и говорить. Конечно, ничего общего с теми экзотическими именами, которые звучат в сериалах с экрана телевизора. Зато если мой рассказ когда-нибудь захотят перевести, то с именем героини, по крайней мере, проблем не возникнет. Ох, где же ты сейчас, моя милая? Наглухо замурована в своей комнате с этим младенцем, в отношении которого у нее все больше и больше открываются глаза: он – умственно неполноценный. Что-то немного не так у него с мозгами. Не исключаю, что его мать будет только рада избавиться от него. Что за невероятная идея пришла мне в голову – новый свежий взгляд на открывающиеся перед литературой возможности. Но литературе – с моей помощью – дано невероятное превратить в вероятное. Похоже, я создаю новый жанр – трагедию абсурда, опасность лишь в том, чтобы не стать самой одним из основных персонажей.
Аси уже в постели, голова на подушке, при этом он ухитряется просматривать свои записи к завтрашней лекции. Мой оранжевый блокнот лежит на маленьком ночном столике возле кровати. Выглядит он грязновато, как-то захватанно. Я хочу взять его, но сил у меня больше нет. Я закрываю дверь, бесшумно переворачиваю блокнот и выключаю свет. Теперь в спальню проникает только светлая полоска из гостиной. Я сбрасываю с себя все, поднимаю простыню, которой он накрылся, и шепчу:
– Отмени наказание. Сейчас я полностью готова. Я обещаю тебе…
Он смотрит на меня, он улыбается мне, он бережно касается моего лица и шеи, вид у него смущенный.
– Не сейчас. Сейчас это невозможно. Он же в соседней комнате. Завтра.
– Хочешь сказать, что ты не можешь.
– Глупость. Конечно могу. И ты сама превосходно это знаешь. На, погляди… но почему тебе приспичило именно сейчас, когда он только что не лежит с нами вместе? Ты ведь знаешь, что начнешь, как обычно, кричать. Подумай об этом, ты в самом деле хочешь, чтобы он услышал твои вопли… Хочешь?
– Я… сейчас не буду кричать. Обещаю.
– Будешь. Это от тебя не зависит. Но не думай об этом. Все хорошо… все будет хорошо… – И он с силой обнял меня. – Завтра. Если уж мы так долго ждали, можем подождать еще один день.
– Тогда это значит, что ты просто не можешь.
Сейчас он в ярости… Не начинай все сначала. Ты знаешь, как дело обстоит… ну, раз так, давай иди сюда. Сейчас получишь доказательства.
И он внезапно бросается на меня, и я лежу под ним, распластавшись, а он взгромоздился на меня, а я, сжавшись в комок и собравши все силы, защищаю маленькую дверцу от коварного змея, который, нащупывая, скользит, пытаясь проникнуть внутрь, пронзить… и скатывается прочь, без сил, оставляя липкий влажный след.
– Ты… чокнутая баба… теперь ты видишь?
Моя ярость растворяется, уменьшается, исчезает. У меня достало сил удержаться от крика. Я поднимаюсь с постели и надеваю ночную сорочку.
– Ну хорошо… пусть будет завтра. Но отмени свое наказание.
– Прошу тебя… прекрати этот идиотизм.
– Скажи, что ты отменил…
– Мне нечего отменять.
– Есть. Ты знаешь ведь, что последние две недели специально дразнил меня, а сам даже не дотронулся…
– Ну ладно, ладно…
Я поцеловала его и вернулась в постель, повернулась к нему спиной и свернулась, подобно зародышу, попросив его положить руку мне на живот. Исходившее от него тепло сняло всю усталость. Сознание медленно угасало, мерцая. Сара, моя героиня, неподвижно лежала в своей кровати, вытянувшись. Где же она спала? Она не отвечает, не хочет говорить, она не хочет думать. Это – персонаж, потерпевший поражение. Кажется, что и весь рассказ выдохся. В какую сторону сюжет может развиваться? Похоже, что я попала в тупик. И должна решить, как из него выбраться. Эта Сара… что мне с ней делать? Завтра я попробую вдохнуть в нее новую жизнь. Не вижу другого выхода, как отдать ей мою кровь и плоть. Из гостиной все еще просачивается свет. Усталость накатывает, подобно речным волнам – волна за волной, укачивая, перекрывая бездонные глубины, монотонными валами голубой воды, бурлящими вокруг нее, поднимая в своем неостановимом движении гул, подобный потоку транспорта в час пик… но это уже работа ветра; в конце концов подобная монотонность начинает успокаивать ее, и она уже проваливается, проваливается в укачивающие глубины сна, как что-то прерывает ее спасительное погружение, прерывает слишком грубо, и тут же до нее доносится из соседней комнаты мучительный хриплый кашель, вдобавок простыня стягивается с нее, возвращается и стягивается снова, и на нее ложится рука Аси, потом он упирается в нее ногой, свет под дверью то появляется, то вновь исчезает. Аси, ты что, не спишь? Который сейчас час? Господи, еще только три, что с тобой происходит? Я не могу уснуть, хрипит он. Обними меня. Это не поможет, у меня внутри все кипит от злости. Что-то не так? Но что? Все не так, все. Из-за меня? Из-за тебя и из-за него. Ему понадобилось завести еще одного ребенка, словно он еще недостаточно принес горя тем, кто есть. Черт бы его побрал… где он берет на это силы… он не понимает, что означает слово «стыд»… он делает из всех нас посмешище. В итоге я начинаю понимать. Яэль давно догадывалась обо всем этом. В этой ситуации лучше всего ей забыться сном. Чем она занимается? Долгий, застарелый, захлебывающийся кашель разрывает воздух в соседней комнате. Она уже совсем уснула, она спит, и только он продолжает беспокоить ее. Перестань думать, ты думаешь слишком много, но перестань думать, ты не сможешь сойти с ума, говорит она, не будучи уверена, что она произнесла это на самом деле или все это ей снится… во мне… во…
