Не двинуться ни назад ни вперед. Я чую запах хозяина за оградой, и я рву свое мясо о проволоку, прорываясь вперед. Наконец я понимаю. Последний монолог – это не слово, а дело. Я и есть монолог – моя кожа и шерсть, мое мясо и моя кровь. Литература – это я. И литература ранена.
Мгновенно опускается тьма, потом быстро встает луна, и тьма рассеивается. Аси пытается освободить меня, пробирается ко мне с цепью, удивляется, что на мне нет ошейника, вокруг стоит бешеный лай, толпа беснуется, все ждут последнего монолога, появляется Цви, он несет веревку, Аси завязывает веревку на моей шее, тянет меня из кустов и тащит по земле.
Я смотрю вокруг себя. Вот и ночь. Действительно, ночь, она настала. И я пришел. Это последняя ночь. Все стоят в молчании.
Всё?
Начинать?
Это монолог?
Я не справлюсь.
И вот монолог, он звучит в ночи, он строгий и серьезный, дорожка под твоими ногами убегает назад, в небе виден свет первой звезды, там тяжело дышит большая собака. Она виляет хвостом, она высунула язык, а твоя голова в грязи и спина твоя испачкана кровью. Цепь за тобой гремит, играет свою мелодию. Медные трубы моря, флейта ветра, задрожали скрипки – все вместе звучит симфонией. Это последняя ночь из последних сил, и обратной дороги нет. Ты в ужасе, тебе страшно, ты нервничаешь, ты в ярости – это последний монолог. Лают псы, они возбуждены до предела, их голоса толкают тебя вперед и вперед. Бегут люди. Ты и я. Что они делают? Чего они хотят? Запахи сумасшествия. Вот живая изгородь, стены из кустов, здесь Цви под навесом из листьев прячет маму, я набрасываюсь на нее, облизываю ее руки, узнаю их запах, мама, мама, они его прячут, они боятся его, и все вокруг кричат; папа! папа! – кричит Аси, он бледен, он отламывает палку, Горацио, папа, папа. И я, превозмогая себя, бегу на его запах в кусты. Где он? Где он? Слышен легкий шепот воды, шланг свернулся, как змея, розовая змея на черных листьях, квакают лягушки, я лаю на шланг, мой разум будто стал щенком, который не отличает живое от неживого. Жажда жжет мне горло, я лаю на шланг, я лакаю воду, но Аси сзади яростно подстегивает меня веткой: папа, Горацио, папа, – и он тянет за шланг и отключает воду. Снова свежий и сладкий аромат, и снова проволока, проклятая дырка, я забираюсь на камни и копаю, копаю землю, вокруг разлетаются обрывки бумаги – бумага, бумага и ничего, кроме бумаги. Ведь это же его запах… Но мне кричат. На место, говорят мне, на место, все, хватит. Монолог окончен. Но Аси продолжает хлестать меня, будто я лошадь, его глаза горят, вперед, вперед, я лаю из зарослей, там куча вещей – это ее платье, ее шарф.
Я падаю на передние лапы, из меня вырывается ужасный хрип.
Герой страдает, вместе с ним плачет, выплакивает свое горе кларнет. Хватит, монолог. Я глух, я нем. Больше никаких запахов, кроме смеси козьего навоза, сладкого молока и колодезной воды. Мой глубокий голод и моя неутолимая жажда, моя душа лает, и сухой язык вылизывает кровь.
