И тут я слышу за дверью писк, и до меня доносится отвратительный запах. Я просыпаюсь, встаю на лапы – там внутри кто-то бегает. Я приникаю к двери и слышу тихий писк. В квартире крыса. Оскверняет мой дом. Трогает мою миску, ковер, на котором я спал. Они взяли себе крысу вместо меня, и теперь она хочет попасть в мой монолог. Я угрожающе лаю, прыгаю на дверь, принюхиваюсь, принюхиваюсь, и у меня не остается сомнений. Мерзкая крыса захватила мой дом. Я слышу, как она замирает, потом снова бежит, бежит на кухню, прыгает на раковину, падает ложка. Запах обглоданного сыра. Меня захватывает страшное отчаяние. Я с силой бросаюсь на дверь. Отбегаю и атакую ее с разбегу, я колочу в нее лапами, визжу и скулю. Двери других квартир открываются, выходят сонные соседи в пижамах, они глядят на меня с ужасом, пытаются утихомирить меня, но я продолжаю неистовствовать. Спускаюсь и поднимаюсь по лестнице, снова сажусь и бью хвостом из стороны в сторону, как плетью. Все собаки по соседству поднимают лай. Даже пуделиха выходит на площадку и начинает вопить. Горацио, обращаются ко мне, Горацио. Дети начинают плакать. В доме переполох. Я врываюсь в соседнюю квартиру, пробегаю по комнатам, между кроватями, нахожу общую стенку и пытаюсь пробить ее. В меня летят подручные предметы. Пуделиха поднимается на мой этаж и истерично лает. Я набрасываюсь на нее и прокусываю ей ухо. Люди выгоняют меня и закрывают двери. В отчаянии я бегу по улице. Начинается буря, дорога идет вверх, я направляюсь в сторону моря – у меня нет ни семьи, ни хозяйки, только дикая природа. Море спокойное, серое, его поверхность отсвечивает цинком, в воздухе острый запах соли. Я захожу в холодную воду, чтобы смыть с себя грязь, возвращаюсь на берег и вываливаюсь в песке. Потом я убегаю, сам не понимая куда, просто бегу вдоль берега в сторону Египта, в сторону его золотых песков, берег длинный, по нему можно бежать долго.
Я бегу по берегу, я испачкал лапы в луже машинного масла, берег пуст, никого нет, дует холодный ветер и текут по небу хмурые облака – можно подумать, зима вернулась. Запах морских водорослей, запах гнилых досок, сломанные пластиковые ведра, связки ржавых ключей, сгнившее полотенце, рваная резиновая лодка, ломаные плетеные корзины и машинное масло. Я бегу дальше, иногда останавливаюсь, всматриваюсь в даль, пробегаю мимо будки спасателя, забираюсь на его пропитанный солью помост, сажусь спиной к Родине и зову большую собаку: почему я остался один? Раз так, тогда прощайте, я ухожу отсюда. В полном одиночестве. Я перейду на другую сторону. К золотому берегу, полному пальм, растущих из мягкого песка, и мой монолог начнется по ту сторону границы. Этот монолог придет ко мне, рожденный из волн.
Светлеет, ветер становится теплее, и я продолжаю идти. На голубое небо возвращается солнце. По берегу проезжает армейский джип с солдатами, на песке сидит парочка, смотрит на меня и целуется. Израильтяне приходят любоваться морем, как только наступает весна. А вот кто-то бежит в спортивном костюме. Я немного пробежал с ним, а потом снова перешел на шаг. Вокруг растекаются потоки тепла: солнце поднимается по небу, озеро света в голубом океане. Внутри себя я уже давно перешел границу. Пять часов пополудни, крепостные стены утопают в море. Я весь соленый, у меня больше нет своего запаха, а через час начнется монолог, и внутри меня звенит тишина – мне нравится это, это необходимое условие, хотя и не достаточное. Я целиком растворюсь в природе, это будет описание моря в сумерках и больше ничего, просто маленький фрагмент мира неживой природы. Но вдруг меня окружают и обнюхивают псы.
– Это ты? Вернулся? Куда это ты пропал? Как похудел-то…
– Кто вы, друзья?
– Мы бродяги из Акко – те, которые разорвали твой ошейник.
– Вы тоже перебежали в Египет? Удивительно…
– Что ты мелешь? Мы в Акко.
– Акко? – Я засмеялся, поднял голову и увидел знакомую линию берега и понял свою горькую ошибку. Я вернулся к исходной точке. Рефлекс взял верх над волей. Вместо того чтобы повернуть влево, я побежал направо.
– Где малышка?
– Какая малышка?
– Которую ты взял с собой…
– Никого я не брал с собой, она просто за мной увязалась…
– Так где она? Ваш вагон вернулся из Иерусалима, но ее там не было…
– Ее взяли и привязали, какой-то старик…
– Где?
– В одном очень важном историческом месте…
– А ты знаешь, за тебя тут волновались, семейка твоя искала тебя по всему городу.
– Они переживали? Ну что ж, я рад, что хоть раз это случилось, а то обычно переживал и волновался я.
– И муниципалитет тоже искал тебя. На нас из-за тебя охотились. Несколько бродячих собак убили.
– Я прошу прощения…
– Ты не вернешься к своим?
– Нет, что мне с ними делать. Отдохну и вернусь на юг.
– Но тебя там ждут с каким-то монологом…
Я навострил уши. Если до них дошли слухи, стало быть, монолог должен будет состояться там.
– Там? Вы уверены?
– Да, купили билеты тебя послушать. Пойдем с нами…
Они были очень вежливы.
– Куда?
– Идем.
– Что это вы вдруг прониклись ко мне жалостью? Мне кажется, бездомные дворняги так себя не ведут.
– Мы знаем… Но тебя нужно вернуть им… Тебе с нами не по пути… Ты полон чувства вины, мы даже не знаем, из-за чего…
Было пять часов вечера. Дул ветер, погода менялась, и, будто провожая садящееся солнце, сгустились тучи.
Они стали подталкивать меня в сторону города, они будто конвоируют меня, они хотят вернуть меня в сумасшедший дом. В голове у меня пусто. Монолог уже скоро, а у меня нет ни одного слова, даже самого первого. Они ведут меня, словно из жалости, я слышу, как они шепчутся друг с другом, мы выходим на главную дорогу, а вот вокзал, вот толпа приезжих, мы бежим посреди дороги, нам сигналят машины, но что они могут сделать с целой стаей собак, которая движется так, будто это одна большая собака, собаки со всех окрестных районов присоединились к нам, даже лошади ржут и кошки мяукают нам вслед.
Солнце слепит, линия горизонта прячется за горами, строения и деревья кажутся вырезанными из бумаги, двумерными, как будто кто-то специально расставил их, как элементы декорации, а мимо проезжают машины, одна из них черная машина, и в ней едет твой хозяин, он хочет тебя послушать. Я поднимаю голову – действительно, это он, проходит мимо, сильно наклонившись к земле, а вдалеке еще одна машина, белая, и рядом с ней в воротах стоят хозяйка, Аси и Цви. Черная машина остановилась не доезжая ворот, рядом с железнодорожным переездом, и он быстро вылез из нее и торопливо пересекает поле, чтобы подобраться к забору около зарослей. Он снимает шляпу. Запах заговора. Я вздрагиваю. Сердце мое сжимается, и я ускоряю шаг. Солнце начинает опускаться, вдалеке оркестр настраивает инструменты. Время замерло. Солнце повисло. Старик исчезает в кустах, а я, к собственному удивлению, начинаю скулить, и собачий народ вокруг меня присоединяется ко мне. Я бросаюсь вперед, пересекаю дорогу, потом поле, прорываюсь за ним в дырку в заборе, я цепляюсь за проволоку ограды, я застреваю.
