– Это полное сумасшествие…
– Она. Сколько ни повторяй. О-Н-А. И даже Муса, если тебе угодно, это тоже ОНА.
– Все, у меня нет больше сил. Все, что хочешь… Только не начинай все сначала.
– ОНА повсюду.
– Заткнись.
– Земля перевернется вверх дном.
– А потом и небо.
– Ну, будет. Притормози. Стоп.
– Потому что тебе известно, как я к этому отношусь. Богиня. Королева. Владычица Вселенной.
– Нет. Только не это…
– Богиня. Это так просто. Это идеально. Превосходно.
– Это сумасшествие.
– Богиня. Просто блестящая идея.
– Чушь. Вот так.
– Не забыть напомнить об этом Цви. Завтра.
– Ты не скажешь ему ни слова. Держись от него подальше.
– Но ему это понравится. Идея просто замечательная. Теперь, когда вся квартира наша, они все придут ко мне.
– Квартира перешла ко мне. Что здесь не так? И что от меня все хотят?
– С какой легкостью он отдал ее тебе. А?
– Потому что она всегда принадлежала мне. И он это понимал.
– Тогда, значит, – БОГИНЯ!
– Попробуешь так вот посмеиваться надо мной – убью! Своими собственными руками. Ты меня знаешь.
– Какое счастье оказаться здесь вместе с богиней.
– Не оказалось бы это еще большим несчастьем.
– Ну… Как бы то ни было. Может быть, у несчастья окажется сладкий привкус. Быть вместе с богиней.
– Сказано тебе было – уймись!
– Богиня. Обратного пути нет. Слово сказано. Какой стыд, что Иегуда…
– Не сходи с ума. Никакой Богини не существует.
– Но слово-то есть. Вот мы и будем придерживаться слова. Наполняя его нежностью. Свойственной ЕЙ.
– Хватит все время пытаться выволочь меня обратно. Вместе с тобой. Я буду бороться. Я тебя убью.
– Да? Но это все ведь у тебя внутри.
– Это верно. Внутри. Глубоко-глубоко. Там, где и идет война. Глубоко внутри.
– Богиня! Так это и принимай. А я сейчас буду петь.
– Ну, хватит. И слушать не хочу. С этим покончено. Все. Отправляйся обратно в пустыню. Пока! И сдохни!
Телефон звонит и я знаю что это Яэлъ, и она беспокоится может быть это Цви тоже может быть даже Иегуда, но я боюсь отвечать потому что мне тогда придется что-то говорить что-то что может огорчить их еще больше. Я выхожу наружу иду к тропинке слыша как непрерывно звонит телефон взывая к моим чувствам ожидая что я вернусь. А в это время вокруг меня и среди деревьев полным-полно танцующих женщин появившихся из-под земли. Я закрываю лицо руками слушаю завывание ветра похожее на шум работающего вентилятора сквозь мрак то и дело пробиваются сполохи света рассеивая тьму. Издалека до меня доносится голос Ихзекиеля в последний раз звякнув умолкает телефон. Я гляжу вокруг вдыхаю прохладный воздух замечая как мир постепенно обретает свой прежний облик что-то подсказывает мне что нужно вновь вернуться к проходной, а оттуда к сияющей огнями столовой меня зовет туда журчание струи вырывающееся из шланга в небе я вижу одинокую звезду голова проходит мне хорошо я плыву в ночи медленно возвращаясь к офису чтобы в конце концов дозвониться до них может быть я услышу Гадди или малышку я спрошу у них понравился ли им пасхальный седер.
Первый день Пасхи
А еще мне не дает покоя понимание того, что порознь или вместе мы все равно – одно целое.
Эудженио Монтале
И вот уже наступило завтра. Но еще тени отражаются на стене, словно полоски ртути. Здравствуй, последний день праздника! Кто бы мог подумать, что финал так близок? Теперь это вопрос нескольких часов. Поздним вечером сегодня закончится все, что связано с отцом. Подобный урагану визит разводящегося, а сейчас уже разведенного человека позади, но в итоге – гордиев узел разрублен не без осечек, не без ошибок. Но так или иначе – я свободна. И можно забыть все. Все небольшие, но от этого не менее ужасные и отвратительные моменты. Что-то забудется быстрее, что-то будет помниться еще долго. Ярость не находящих окончательного согласия раввинов, пергаментные листы протокола, ее протянутые – в попытке поймать их – ладони. Древние беззубые традиционные обряды, способные, тем не менее, нанести удар тогда, когда менее всего этого ожидаешь. Еще не утратившие реальной силы. Аура таинственности. Так что прощай, мой убийца. И мое убийство, пусть неудавшееся, – тоже. Фантазиям и домыслам больше нет места. Через несколько часов ты погрузишься в сон, оставляя под собою облака, чтобы проснуться, когда колеса коснутся серого бетона взлетно-посадочной полосы, а затем окончательно – в просторной американской кухне, заполненной тихим провинциальным утренним светом. Оказавшись дома – в покое пригородного изгнания. Вернувшийся беглец из далекого отсюда Израиля. Чтобы жить отныне, запасшись безграничным терпением. Здесь тебя уж ничто не разочарует. Сиди почесывай свой дряблый белый живот, с отвращением разглядывая остывшую размазню из овсянки на воде и жидкий желудевый кофе, отменно способствующий вялой эрекции, проникаясь благодарным удивлением к тому факту, что ты еще просто существуешь. Что ты остаешься, в какой-то степени, самим собой. Но что это за время и что произошло с моими часами?
Дверь мягко открывается, пропуская внутрь луч красноватого света, и Яэль, стараясь не шуметь, пробирается в комнату. Не произнося ни слова, она поправляет мою постель, аккуратно расправляя тонкое одеяло. Осторожно она отодвигает в сторону мою руку, доставая небольшой сверток, оказавшийся у меня неведомым образом в ногах.
– Яэль?
– Ш-ш-ш. Иди спать, папа. Сейчас я заберу малышку.
– Ракефет? Она все еще здесь? Я совсем забыл о ней… но что случилось?
– Ты должен был уснуть вместе с ней.
Сладость ночи… игрушки, прихотливо разбросанные поверх простыней, кулачок ее, как оставшееся свидетельство ночного урагана слез, головка ее безвольно откинута назад. На мгновение она открывает глаза, моргает, зажмуривается и засыпает снова.
– Ты должна была меня разбудить. Как мог я не услышать, что она плачет? Который час?
– Еще рано, папа. Иди поспи еще. У тебя был долгий и нелегкий день, и такой же ждет еще тебя впереди.
– Я спрашиваю тебя, Яэль, который сейчас час?
– Еще нет шести. Иди и поспи.
– Я не могу найти мои часы.
И я поднимаюсь с постели и, стоя босиком, начинаю шарить среди простыней. Яэль нагибается и просовывает руку в просторный подгузник. Маленький кулачок разжимается, и из него выпадает что-то блестящее.
– Она стащила это у тебя, – смеясь, говорит Яэль. – Но отдадим ей должное – она честно вернула это, уснув.
