— Ну и?.. — Эрик зевнул.
— …и когда понял, что проиграл, ему стало совершенно ясно, что его жизнь ничего не стоит.
15 декабря 1540 года
…Я уже писала тебе, сестра, что две недели назад мы нашли первый лабиринт. Лабиринт Обмана! Он недоступен, как небеса, и глубок, как преисподняя, искусно выстроен из голубого нефрита, образуя круги и ловушки, по которым мы долго мучительно блуждали. Все эти дни я пытаюсь его пройти. Я исследовала повороты, проверила тупики, но так и не нашла дороги. Пока мы разгадывали его секреты, у нас подошли к концу запасы пищи и воды, а мои люди начали умирать от лихорадки по двадцать человек в день. Баладж К’уаилл советовал мне не терять терпения, и я держалась так долго, как только могла. Но в конце концов я пришла к выводу, что мы должны вернуться в город — на что мой любовник сначала реагировал с юмором, но потом, когда увидел, что я не передумаю, впал в странную и трагическую меланхолию.
— Дорогой, — сказала я, — ты чахнешь от уныния. Прежде чем уйти отсюда, давай отправимся с тобой на реку и там немного отдохнем — отдых тебе необходим.
— Ты не должна отступать, губернатор, — ответил он, и его лицо было пепельно-бледным. — Я уверен, мы почти разгадали этот лабиринт.
— Нет, я приняла решение, — сказала я. — А ты знаешь, что я не из тех женщин, что меняют свое мнение. Давай я тебя обниму и искупаю. Будем шутить и играть, душа моя. Нужно восстановить твои силы.
Взяв за руку, я повела его через лес к реке, и возле этой реки мы остановились. Я натирала его бальзамами и пела на ухо, а потом, дабы поднять ему настроение, принялась учить нашему танцу, сарабанде.
— Раз, два, три, четыре, — шептала я ему на ухо. — Это фигуры той игры, в которую мы играем, мой милый. Иди вперед — вот так. Двигайся плавно, словно европеец.
— Ля-ля-ля! — смеясь, сказал он и начал петь песни, которых я не понимала.
Впав в игривое настроение, он твердил какую-то бессмыслицу и читал стихи. Выкрикивал какие-то буквы, числа, иностранные слова — в общем, полную чепуху.
— Чтобы танцевать в Гватемале, душа моя, — говорил он, — нужно двигаться небрежно, пропуская каждый второй trac.
— Каждый что?
— По-французски это «след». К тому же мы такие отсталые, что наши туземные па идут задом наперед — четыре, три, два, один, ноль.
Баладж К’уаилл бешено вертел меня туда-сюда, прыгал, скакал и при этом все время кричал, сопровождая чудачества смехом и непристойностями.
— Что все это значит? — спросила его я.
— Это ничего не значит! — сказал он.
— Что ничего не значит?
И тут он начал плакать.
— Все. Ни одно мое слово или действие не имеет никакого значения.
— Но ведь мы зашли так далеко, мы так близки к цели, милый. В следующий раз мы вернемся сюда и наверняка найдем нефрит.
Его рыдания перешли в горький смех.
— Нефрит! Ты как-то говорила мне, что в английском языке слово «нефрит» также означает развращенную женщину. Так вот — в этих джунглях ты единственная Королева нефритов, Беатрис.
Мне стало нехорошо.
— Хочешь сказать, что ты меня обманывал?
— Да!
— Но мы ведь нашли лабиринт!
— Вот этот? — Он ткнул пальцем в сторону чудовищной постройки. — Это всего лишь наваждение. Ты не найдешь там никаких сокровищ. Да если бы там и вправду был нефрит, разве я привел бы тебя сюда? Зачем я заманил тебя в джунгли — разве не для того, чтобы погубить? И тем не менее ты перенесла и голод, и эти скитания без пищи и воды, без сна и отдыха, которые едва не убили меня за последние месяцы. Неужели вы, европейцы, бессмертны? Неужели тебя нельзя убить?
— Но ведь я люблю тебя, Баладж К’уаилл. Разве ты меня не любишь?
— Может, потому я и проиграл. Но если я тебя люблю, я также тебя ненавижу.
— Молчи! Не говори больше ни слова.
— Уверен, что скоро замолчу навсегда, — продолжал он, глядя на меня своими прекрасными глазами.
Я начала плакать.
— Зачем ты сказал мне это?
— Чтобы ты не позволила мне жить. Европеец не может допустить, чтобы какой-то дикарь его перехитрил.
Я ответила ему не сразу. Я смотрела на него и думала о том, что моя любовь была для него лишь игрушкой. А потом поняла, что любовь перешла в ярость, ибо преданная женщина опасна.
— Да, я не позволю тебе жить, — сказала я. — Но не потому, что ты дикарь, а потому, что ты разбил мое сердце.
И сдержала свое слово.
Я не могла простить ему предательства. Его забрали жандармы, которые поступили с ним так, как мы поступаем со всеми изменниками.
Мой любовник мертв, Агата. Но клянусь тебе, сестра, я тоже чувствую себя так, словно лежу в могиле.
Что за песню поют возле меня старые барды?
«Я потерял тебя, я потерял тебя, моя родная».
Боже мой, я убила Баладжа К’уаилла. А теперь я понимаю, что заодно убила и себя.
— Ну ладно, ладно, — проворчал Эрик после непродолжительного молчания, во время которого он просматривал ксерокопии, и снова зевнул. — Вот она — бессмыслица. Непонятные числа, странные танцы. Он в депрессии, он больше ни в чем не видит смысла. Вы меня поймали.
— Я просто хочу показать вам, что эта концепция совсем не нова, — сказала я, не в силах забыть тот странный взгляд, которым смотрела на меня в баре Иоланда. — Каждый на какое-то время утрачивает веру.
Эрик пристально посмотрел на меня.
— Если у вас и дальше будет такой вид, я снова позвоню в обслуживание номеров.
Я вытерла нос.
— Ладно, вызывайте. Только не надо еды.
— Пожалуйста.
Он откинулся назад и закрыл глаза. Поняв, что у меня раскрыт рот, я захлопнула его.
— Мне нужно взглянуть на эти карты Антигуа.
— Неплохая идея.
— Но вы же спите.
— По-моему, это вы спите.
— Нет, я не сплю.
Пауза.
На полу возле софы валялись ксерокопии «Писем» де ла Куэвы, на белые листы бумаги падали через окно солнечные лучи. Свет падал и на пустые бокалы из-под вина, тарелки с крошками из-под торта и соскользнувший с огромной ступни Эрика светлый пушистый носок.
