— Не надо ничего готовить, — сказал он. — Вот, захватил кое-что с собой. Вам тоже стоит попробовать — бесподобная вещь.
— И как же вас угораздило таскать в портфеле гигантский сандвич?
— Я люблю готовить. И поесть люблю. И люблю всегда быть ко всему готовым. Так что приготовьте кофе, возьмите нож и присаживайтесь.
С этими словами он начал разворачивать латинскую версию английского «охотничьего сандвича». Мягкая булка была начинена мясом, паштетом, маленькими маринованными помидорами и стручковым перцем.
Эрик потянул носом воздух.
— По-моему, здорово пахнет. Я горячий сторонник смешения разных тенденций — как в кулинарии, так и в других сферах.
— Что?
— Да так, ничего.
Я поставила на плиту кофейник и достала из буфета пару бокалов и маленькую бутылочку бренди, из которой моя мать любила наливать себе по воскресеньям. Затем отломила половину плитки темного шоколада, который Эрик целиком погрузил в кофе. Пока мы ели (сандвич был горячим, сочным и вкусным), он сидел развалившись и, размахивая руками, говорил о научных экспедициях девятнадцатого века на «дикие континенты», о том, как суровый евангелизм средневековых завоевателей, вторгшихся в Америку с желанием украсть побольше рабов, нефрита и золота, сменился восторженным дарвинизмом: исследователи викторианской эпохи устремились в дикие джунгли для того, чтобы буквально все осмотреть, проанализировать, препарировать и снабдить соответствующими наклейками. Кроме Гумбольдта, здесь также побывали известный любитель древностей и криптограф Оскар Анхель Тапиа, открывший в 1924 году стелу Флорес, и такие исследователи, как Льюис и Кларк, которые нанесли на карту реку Колумбия. Здесь же следует упомянуть и бесстрашного немца Иоганна Давида Шёпфа, который рыскал по Америке в поисках лекарственных растений, чтобы включить их в свою книгу.
— Но с Гумбольдтом не может сравниться ни один из них, — продолжал Эрик. Он слегка запачкал свою рубашку хлебными крошками и паштетом; правда, у меня самой на юбке уже собралась целая коллекция похожих пятен, и вообще подобные вещи меня нисколько не волнуют. — Он был другом Гёте, поклонником Руссо. На многие вещи смотрел не так, как мы смотрим на них сейчас. Для него все тогда было новым — очевидно, наше отношение к Мексике или Гватемале сформировалось под его влиянием. Он считал, что все можно понять. Объяснить с научной точки зрения! Методами Линнея, оперируя категориями рода и вида. Он читал все — Плиния, Коперника, Геродота, де ла Куэву… И провел собственные исследования водных путей, естественных водоемов, растительного мира.
Однако меня интересовали отнюдь не водные пути или растительный мир.
— Он что-нибудь писал о следах Беатрис де ла Куэвы? — спросила я. — И о нефрите… или о лабиринте?
— Да, он прошел по ее маршруту после того, как прочитал эту сказку — точно не помню, как там она называется.
— «Легенда о „Королеве нефритов“, или Лживые россказни двуличных индейцев».
— Да, именно так. Он считал нефрит своего рода магнитом. Вообще он был экспертом в этой области — я имею в виду магнетизм. Он думал, что «Королева» — то есть нефрит — представляет собой очень большой естественный магнит. И действительно обнаружил серпентин и реликты из голубого нефрита. Гумбольдт пытался отыскать его месторождение, но это ему не удалось. Он также описал некий лабиринт, точнее развалины. В такое трудно поверить — большинство современных ученых придерживается мнения, что он солгал либо выдал желаемое за действительное. Фон Гумбольдт говорил, что просто наткнулся на руины в джунглях. В своей книге я выдвигаю предположение о том, что он действительно нашел что-то важное. Этот тезис вызвал очень много шума и крика на разного рода конференциях и тому подобных мероприятиях. Но ведь другие его открытия нашли свое подтверждение: редкие виды растений, образцы геологических пород. Кстати, лабиринты находили и раньше.
— О них упоминает Геродот, — вставила я.
— Верно, верно! Потом, существует теория насчет холма в Гластонбери: в Англии есть старый разрушенный замок, связанный с мифом об Артуре, фундамент строения округлый. В Англии в сельской местности есть и торфяные лабиринты.
— И еще Кносс, — сказала я.
— Вот именно, Кносс. Греческий лабиринт, где обитал Минотавр — по крайней мере так утверждает легенда. Итак, точных доказательств не существует, как и других свидетельств о существовании лабиринтов в доколумбовой Америке. Но ничего невозможного в этом тоже нет.
Я зачарованно смотрела на руки Эрика — Гомара энергично жестикулировал. Он знал так много, что мне захотелось рассказать ему о письме, написанном моей мамой. Но за это она меня убила бы.
— Вы написали о нем книгу, — напомнила я. — О фон Гумбольдте.
— Небольшую монографию. Как уже сказано, немного не повезло с раскопками — я несколько лет обшаривал ту местность, где нашел топоры, но ничего больше не нашел. В общем, можно сказать, что я здорово разочарован. Я написал работу об Оскаре Тапиа и об открытии им стелы — чудак делал записи в дневнике шифром, как да Винчи. Вот почему он меня заинтересовал. Всякие шифры — это мое хобби, и…
— Афон Гумбольдт? — спросила я, стараясь вернуть профессора к теме.
— Именно Тапиа и привел меня к нему. Отсюда и мой интерес к колониальным ученым. Так вот, сначала я написал несколько глав для книги, посвященной этому немцу. Потом стал писать свою собственную книгу о его путешествии за нефритом, которую, между прочим, помогала редактировать ваша мать. Рукопись вернулась ко мне — буквально истекающая кровью от восклицательных знаков, сделанных красными чернилами. Здесь же красовались грубые замечания относительно моего литературного стиля, особенно в тех местах, где я заявлял, что фон Гумбольдт действительно мог обнаружить лабиринт Обмана… Ну, в любом случае он был значительной фигурой. Одним из первых осудил рабство. И он прошел значительную часть Гватемалы вместе со своим спутником Эме Бонпланом, с которым у него, возможно, был роман. Если у вас есть карта, могу указать места, где они побывали. Маршрут я выучил чуть ли не наизусть. Эта личность меня… интересует.
— Из-за нефрита?
— Не только. — Эрик откашлялся. — Я считаю его человеком, с которым хотел бы познакомиться.
— Почему?
— Ну, я как-то с ним сжился. Или… даже не знаю. Он был серьезным человеком. Он был предан науке. И своим друзьям.
— Преданным другом, — проговорила я, вновь подумав об Иоланде, — иногда быть довольно трудно.
— Вы правы.
Наступила пауза.
— Мне хотелось бы быть преданным другом, — добавила я. — Если до этого дойдет.
С чего бы я так разоткровенничалась?
Посмотрев на меня, Эрик сдвинул брови. На какой-то миг он вдруг стал другим человеком — более спокойным, более серьезным. Мне показалось, что сейчас он пересматривает свое отношение к нынешнему вечеру. Или даже ко мне.
