Он охватывает всю картину одним взглядом, что длится не дольше удара ошалевшего сердца. А потом, пусть бы он того и не желал, память подсовывает ему картинку, накладывающуюся на то, что он сейчас видит. Его оруженосцы и кнехты на шанцах – точно в тех же местах, что и монструозные големы. Твари, с которыми сражаются металлические гомункулы, еще миг назад были волной атакующих демонов. Он ищет взглядом – кнехт, который только что погиб, оказывается лишь кучей искривленного металла, который выглядит так, словно он проржавел и истончился от старости.
Рыцарь прикрывает глаза и падает на колени.
– Госпожа! Госпожааа! – кричит он и тотчас замолкает, испуганный.
Его голос… Его голос!!! Словно скрип, вырывающийся из железной коробки. Он поднимает к глазам руки, огромные стальные ладони, непохожие ни на что, виденное им прежде, с пальцами, у которых множество суставов, он глядит вниз: железный нагрудник – нет, не нагрудник, откуда-то он знает, что это его тело, что под бронею этой не трепещет живое сердце.
Он поднимает голову.
Кричит.
И тогда с неба рушится длань Господня и бьет в окоп неподалеку от него. Гигантская волна земли, грязи, погнутых фрагментов укреплений взлетает над ним и с отвратительным чавканьем его поглощает.
Тьма.
* * *
– Мы потеряли Завишу! Сука! Потеряли Завишу!
Это вот «сука» заслуживало выговора с занесением, но полковнику сейчас было некогда обращать на это внимание и разбираться, у кого из лейтенантов сдали нервы. Они потеряли Завишу – вот что было важно. Его пустышки некоторое время будут сражаться самостоятельно, но ограничатся исполнением последнего приказа, то есть – станут удерживать позицию. И удерживая позицию, будут гибнуть, одна за другим, а когда в их рядах появится брешь, не отреагируют на это и не попытаются контратаковать. Это Завиша ими командовал, это он был тактическим центром отряда. Хаос сражения делал практически нереальной передачу машинам эффективных приказов из штаба.
– Что случилось?
Генерал Маннис второй раз за день покинул свой кабинет, что означало одно: дела идут хуже некуда. Потеря героя на этом этапе сражения была для них серьезным ударом. На третьей линии у них не осталось никого, кто мог бы продолжать сопротивление.
– Он оказался в пределах покрова вероятности, господин генерал. А потом в линию ударил «Локи». Рядом. Мы потеряли контакт.
«Локи». Проклятый транспортник, названный в честь проклятого бога.
– Статус?
– Данных нет, господин генерал.
– Статус «Локи»?
– Данных нет. Но наверняка разлетелся на куски.
Тишина. Полковник краем глаза наблюдал за стариком. Как и остальные.
– «Голубой парень» отдан? – Это был вопрос именно к нему.
– Так точно, господин генерал. Шесть минут назад. Жду подтверждения.
– Хорошо. Связь с Седьмой и Тридцать вторым?
– Постоянная.
Снова тишина – глубокая, как море. Все в штабе уже просто таращились на генерала. Интенсивно, со смертельной сосредоточенностью на лицах. Полковник Стэнли Кон-Кавафа вдруг понял, как это выглядит: двое стариков, он и командующий линией Говарда, и десяток-другой пацанвы, некоторые попали на четырехмесячные офицерские курсы прямо из школы, а потом – сразу в штаб. «И эта пацанва сейчас таращится на старика с таким выражением на лицах, словно ждет, что он совершит чудо. Что неким волшебным образом извлечет из рукава целую армию и бросит в атаку, сминая врага. Что уберет неминуемое, избежит неизбежного, спасет нас и наши семьи».
Было время, когда Стэнли Кон-Кавафа считал, что и он заслужил генеральские звезды. Но сейчас он радовался, что мечта его не осуществилась.
Старик осмотрел штаб, словно оказался здесь впервые. Потом несколькими быстрыми шагами пересек пространство и замер на пороге своего кабинета.
– Стэн, соедини меня с командиром Седьмой и командиром Тридцать второго. По защищенной линии. И пусть бомбардировщики готовятся, – холодно бросил он и закрыл двери.
«„Стэн“… Он сказал: „Стэн“… не „полковник“, как всегда в последние годы.
Господь милостивый, нам конец».
* * *
У темноты был запах и вкус мокрой земли, горючего и ржавчины. Темнота шумела дождем, мокро стекала по телу и холодила конечности. Темнота тяжело уселась ей на грудь, облепила ребра, прижала к земле ноги. Лезла маслянистыми пальцами в глаза, рот, уши.
Сестра Вероника застонала – тихо и слабо – и только тогда почувствовала, как невыносимо дерет у нее в горле. Сразу раскашлялась – рвущим, грудным хрипом, выплевывая изо рта и горла землю, грязь, кусочки неидентифицированной субстанции. Горло болело и жгло, словно она напилась кислоты.
У темноты есть цвет – поняла она, когда осторожно подняла руку и стерла грязь с лица. Серость и тени обрели глубину, выпустили из себя абрисы предметов, форм и объектов. Память еще сбоила, еще отказывалась сотрудничать, хотя и подсовывала образы каких-то кошмаров, которые лучше всего было бы забыть.
В конце концов, не каждый день она просыпалась в таких условиях, лежа в грязи, грязью прикрытая и пытаясь грязью же дышать. Лежа в… разбитом бункере.
Бункер. Фронт. Магхосты. Солдат. Абандалакх.
Воспоминания ударили в нее и сразу же отступили, словно пораженные отсутствием реакции. Ей следовало биться и орать от ужаса, но она была слишком обессилена, слишком измучена тем, что пытались сделать с ее разумом магхосты, чтобы теперь снова поддаться страху. Для паники тоже нужны силы.
Она посвятила несколько секунд анализу. Была в разбитом бункере, на линии фронта, засыпанная обломками и грязью. То, что вставало над ее головой – кусочек затянутого тучами неба, значит, если сорвало крышу, удар был сильным. Темно, все лампы погасли, наверняка уничтожены. Она не могла двинуться. Похоже, то, что она сумела выжить, исчерпало запас чудес на сегодняшний день. Который час? Она подняла руку, высветила на миг диск часов. Потом еще раз, пораженная. Пятнадцать минут – если ей не врали цифры – с того момента, когда она в последний раз смотрела на часы; прошло всего-то пятнадцать минут. А она чувствовала себя так, словно пролежала в этой грязи три долгих ночи.
Она взглянула вперед. Стена, как и потолок, исчезла, но равнины видно не было. Что-то там возвышалось, что-то черное и угловатое. В свете молний она заметила, что это нечто разорвано изнутри, словно огромная консерва, свирепо вскрытая тупым консервным ножом. «Это бок какой-то машины, – поняла она, увидев фрагмент тактического номера. – Это она в нас ударила?»
«Капрал Новак». Она оглядела руины. Не помнила, с какой стороны стояла кровать; везде только обломки, непонятные куски, грязь и земля. Она попыталась приподняться на руках, но что-то прижимало ее ноги и бедра к земле. Тяжелый бетонный блок, если она верно опознала, это мог быть кусок стены или потолка, но теперь важнее всего то, что под ним – ее тело, или то, что фронтовые хирурги называют «отходами». Перелом хребта и шок могли отсечь ее от боли, верно? За столько лет скитания по линии фронта она видала и не такое. Теперь ухватилась за край плиты и напряглась, пытаясь ее поднять. С тем же успехом могла бы пытаться сдвинуть планетарную ось.
