Незнакомец поднялся из кресла и шагнул в полосу света, падавшего из окна. Оказался невысоким, крепко сбитым мужчиной лет за пятьдесят. Черная с проседью борода, острый нос с горбинкой, внимательный взгляд крупных глаз. На поясе – потертая кобура с револьвером.
– Это, – сказал незнакомец, – основной принцип здешней жизни. Не дергайся, не утруждай себя сверх меры, не лезь в чужие дела.
– Живи и дай жить другим, – подхватил мистер Хук.
Незнакомец вскинул и навел на него указательный палец:
– Точно так.
Потом протянул руку:
– Будем знакомы. Инженер Дэвид Шлоссман, также известный среди местных как Дэвид Ловкач.
– Джон Хук.
Шлоссман пару мгновений разглядывал собеседника.
– А я-то сразу и не узнал. Уже, надо полагать, не констебль, а детектив-инспектор? Или вы сменили профессию и действительно стали репортером? – холодно спросил он.
– Раз уж Поллард сообщил вам…
– С чего бы вдруг? Мы с ним не откровенничаем – да и знакомы шапочно. По крайней мере Поллард – со мной.
– Но… он пригласил вас выступить на празднике его Обнуления.
– Мистер Хук, вы меня разочаровываете. Допускаю, с той нашей встречи вы призабыли о некоторых фактах из моей скромной биографии, но уж перед тем, как лететь сюда, наверняка должны были освежить их в памяти. Факты же таковы: я хороший иллюзионист, один из лучших в метрополии, а может, и на всей Виктории. А люди, мистер Хук, любят фокусы. Так что – да, Поллард пригласил меня на праздник его Обнуления, да, я готовлю уникальную программу, нет, ничего сверх этого мы с ним не обсуждали. Вообще-то, и сам праздник мы с ним не обсуждали: приглашение он прислал с одним из своих парней. Поллард здесь большая шишка, знаете ли.
Он стоял и смотрел в упор на инспектора, но тот уже взял себя в руки.
– Стало быть, вам повезло, мистер Шлоссман. Отличная возможность, верно?
– Ну, отчего бы не заработать, деньги каждому нужны. Плюс – повышение рейтинга, шериф любит своего зятя и наверняка не поскупится. А я – люблю удивлять публику. Ну а теперь скажите мне, мистер Хук, чем я все-таки обязан вашему драгоценному вниманию – столько-то лет спустя?
– Женщине, мистер Шлоссман. Точнее – нескольким женщинам. Одна из них очень любила читать древних авторов. Другая… другой я в свое время пренебрег – и из-за этого на моей совести теперь несколько смертей. И я хочу предотвратить еще одну.
– Чью же? – спросил Дэвид Ловкач. Руки у него расслабленно свисали вдоль тела, но запястье правой было напряжено, локоть – чуть выдвинут назад.
– Не знаю. Может, вашу. Может – Роберта Радзиновича.
Он готов был отпрыгнуть в сторону, уйти с линии выстрела, хотя понимал – без револьвера все равно шансов у него нет. Особенно против Шлоссмана.
Но прыгать не пришлось.
– Ладно, – сказал Дэвид Ловкач. – Что ж, в конце концов, вы потратили столько усилий, это следует… поощрить. Пойдем-ка, я кое-что вам покажу. А вы мне расскажете о тех двух загадочных женщинах.
Он молча спустился с веранды, оглянулся на мистера Хука, который так и не сдвинулся с места. Усмехнулся:
– Вы ведь не боитесь меня, инспектор?
Они пошли по улице, к Райскому Уголку.
– Знаете, – сказал мистер Хук, – с тех пор, как я узнал об этих убийствах, одного в толк не возьму… Зачем вы использовали пилюли? Чтобы те парни испытали то же, что и вы, когда лишились сына?
Шлоссман шел рядом с ним, заложив большие пальцы рук за ремень. Иногда вскидывал руку и салютовал проходившим мимо знакомым. Молчал.
– Мне, – сказал наконец, – плевать на то, что они там испытали. Не разочаровывайте меня, мистер Хук. Как вы смогли найти Радзиновича, если не понимаете таких простых вещей?
– Я не искал его. Я просто пытался понять, зачем вы столько лет ждали. И почему именно теперь убили Карпентера, Стокли и Кросса. Это… знаете, я ведь вообще не вспоминал о вашем деле, ни разу. Пока не прочитал в газетах.
– В газетах?
– Ну да, те убийства – это даже другое графство, а в нашей работе следить за чужими делами… А потом я прочитал и… Поймите, это было мое первое расследование, мистер Шлоссман. Конечно, я не забыл имен – ни ваше, ни тех троих. И я помнил, что четвертого мы так и не нашли.
– Ну, зато тех троих вы быстро вычислили. Мне определенно повезло, что все началось не в другом графстве.
– И когда мы их взяли, они были чертовски напуганы. Мне тогда это бросилось в глаза, но… Честно говоря, я просто ничего не понял. Я… Я просто хотел, чтобы справедливость восторжествовала. Чтобы эти трое получили по заслугам.
– Это, – сказал из темноты Дэвид Ловкач, – не оживило моего Рафаэля. И не спасло рассудок Гертруды.
Они подошли к воротам Райского Уголка, и Шлоссман кивнул стражникам:
– Это со мной, расскажу вот господину газетчику о парочке своих трюков.
– Не боишься, что кто-нибудь из читателей украдет, а, Ловкач?
– Ничего, у меня в запасе всегда пара-тройка новых. Так вот, – обернулся он к инспектору, – я все равно ценю ваши усилия. Вы были молоды, невнимательны или неопытны – не важно. Вы сделали то, что смогли. Если вам нужно отпущение грехов – пожалуйста, оно у вас есть. Зачем вы опять полезли в это дело?
– А зачем вы пристрелили Кросса? Господи, зачем вообще было все это затевать?! Если вы узнали, куда сбежал Радзинович, что мешало сообщить в полицию?
Они прошли по коридору, бывший фокусник отпер дверь и взмахнул рукой:
– Ну вот, вы здесь, в Плевке. Узнали и явились. И что, Поллард арестован? Бросьте, инспектор: это не имело бы смысла даже в том случае, если бы я хотел только отомстить за сына.
– Простите?
Он молча прошелся по комнате, зажигая лампы и свечи. Видно было, что живут здесь всего пару месяцев: голые стены, на полу – только рваные циновки. Занавеска, отделявшая спальню от мастерской, была отодвинута, инспектор заметил узкую, аккуратно застеленную кровать, грубо сколоченную тумбочку возле нее и узкий желтый шкаф, заставленный книгами.
В мастерской мебели было немного: пара столов, заваленных инструментом, заставленных бутылочками, ящиками, раструбами самых разных размеров и форм. На стенах висели чертежи, какие-то маски… Под потолком висел скелет летучего дикобраза, чуть вращался на сквозняке и поклацывал иглами.
Фокусник налил из фляги воды, поставил чайник на огонь. Сказал, не оборачиваясь:
– Все эти годы я мечтал о мести. Каждое утро, просыпаясь, я видел Гертруду… то, во что она превратилась по вине убийц нашего сына. Я разрабатывал планы, отбрасывал их, строил новые. К тому моменту, когда Господь упокоил ее душу, я знал о Карпентере, Кроссе и Стокли больше, чем их исповедники, родители и самые близкие друзья. Я знал, с кем каждый из них спит, в какой бар ходит по пятницам, сколько времени бреется. Но когда я смотрел, как опускают гроб в яму – рядом с могилой Рафаэля, конечно, – и мне жаль, что я никогда не лягу рядом с ними… Так вот, мистер Хук, в этот момент я взглянул на портрет Рафаэля – там, на надгробии – и понял, что все мои планы гроша ломаного не стоят. Я хотел отомстить не ради сына, не ради жены – ради себя. А он… мой мальчик не принял бы этого. Тогда все изменилось. Я подумал о нем, подумал о том, из-за чего он погиб, – и понял, что не учел главного.
