— Насколько давно?
— Я понимаю, о чем ты думаешь.
— Понимаешь?
Странным казалось вообразить, что она понимает. Он не понимал, о чем думает, да и думает ли он вообще. Он только чувствовал, что все в нем сошлось на ее голосе, голосе Тревора позади них, криках и ударах в соседнем квартале, словно бы невозмутимо решалось, что из них более реально.
— Ты думаешь, случилось ли это в тот раз, когда я приехала к тебе домой посреди ночи? Или было как раз перед тем, как Рики ушел?
— Об этом я забыл. — Ту ночь он не забыл, совсем не забыл, только не мог уяснить, какое отношение она имеет к их разговору. У него и мысли не было, что к этой беременности он хоть как-то причастен. — Так что? Когда же?
— Ну, тут разница всего в неделю или десять дней, так что немного сложно определить.
— Так, и как нам узнать?
— Ну, думается, мы и не узнаем. Послушай, если тебе невмоготу, я пойму. Я хочу сказать, я не этого хотела. Тебе это известно. Теперь, получив обратно кольцо, я бы, так сказать, желала сохранить его. Но я же должна была тебе сказать, правда? Но я пойму… если ты захочешь подождать, пока мы не узнаем. Я имею в виду, потом, ты понимаешь… Тогда мы будем знать.
Только в этой сумятице даже ее слова о том, невмоготу ли ему это или нет, слышать было, похоже, невмоготу.
Долей секунды позже Фрэнк тронул его за плечо:
— Разве Тревор не здесь, не с вами?
Арлин, похоже, была больше сбита с толку, нежели встревожена.
— Нет, мы думали, что он там, с вами.
— С минуту назад все так оно и было…
Предчувствуя недоброе, должно быть, больше по наитию, нежели исходя из обстановки, Рубен повернул голову в ту сторону, откуда долетал шум свалки: сдавленные крики, уханье, ругань, — который он слушал безо всякого внимания, не беря в голову, как фон для их повергающего в смятение выяснения отношений.
Он увидел несколько фигур в конце квартала, возле ресторана или бара с навесными козырьками на окнах. Трое парней у стены здания, один на земле. Двое или трое столпились над упавшим человеком. Над головой взлетела бейсбольная бита.
И Тревор — быстро бегущий в их сторону. Успевший отбежать далеко.
Рубен рванул вслед за ним изо всех сил.
По краю того, что охватывал зрением глаз Рубена, проплывал, словно во сне, кирпичный фасад их гостиницы, размытое, искривленное изображение, как в широкофокусной линзе. Почему он никак не доберется до его конца? Рубен чувствовал, как бегут ноги, как работает сердце, раскрываясь и сжимаясь, и все же расстояние, казалось, никак не сокращалось.
Почему ему не под силу догнать ребенка?
— Тревор! — выкрикнул он. Во весь голос. В несдерживаемой панике рявкнул так, что легкие отозвались болью. Несколько голов обернулись.
Голова Тревора — ничуть.
В груди у Рубена болело и горело. Как мог он настолько лишиться кислорода так быстро? Он видел выбившуюся на бегу и хвостом трепыхавшуюся рубашку Тревора.
Тревор проскочил мимо двух мужчин, прижавшихся к зданию. Рубен уже видел их, он был почти так близко. Один из мужчин был одет в серо-голубую форму, как у охранников. Другой был в мешковатых джинсах, с бритой головой, и, похоже, именно он каким-то образом и припирал охранника к стене.
Свет уличного фонаря сверкнул на каком-то металлическом предмете между этими двумя: вспышка света в глазу Рубена.
Оба у стены повернули головы вслед пролетевшему мимо Тревору. Парень с поднятой битой повернулся и с недоуменным любопытством смотрел на приближавшегося Тревора.
Не сбавляя хода, Тревор врезался в того парня и сбил его с ног. Упав, тот подсек ноги своего соучастника, который тоже свалился. Их вторая жертва распласталась по тротуару: удара не последовало, словно воображаемый ветер унес его. Бита громко застучала по тротуару, а Тревор сумел подняться на ноги.
Рубен уже почти поровнялся с теми у стены, когда Тревор вдруг обернулся и припустил обратно в его сторону. Зачем? Хотел вернуться к Рубену? Или подумал, что сумеет свалить и последнего из напавших?
Бритоголовый мигом отскочил от охранника, преграждая Тревору путь. Порыв Тревора нес его безудержно вперед.
Они сошлись в каких-нибудь футе-другом
[46] от конца руки Рубена. Всего в шагах четырех-пяти от охранника. Либо тот, либо Рубен почти дотянулись и схватили бы напавшего за куртку, если бы все не произошло так быстро.
Почти.
Затем, точно так же внезапно, бритоголовый бегом бросился в темноту. Мимо двух своих сообщников, которые, поднявшись на ноги, понеслись за ним, скользнув в ночь, как в реку. С той же быстротой. Кто-то щелкнул выключателем — и их не стало.
Рубен лучше других видел внезапную стычку, и все же не смог постичь произошедшего. Видел, но был не в силах объяснить этого.
Потребовалось несколько минут, чтобы он понял, что случилось, не день и не два — чтобы свыкся с тем, что это было на самом деле. Потребовалась большая часть его жизни — чтобы разобраться.
Интервью Криса Чандлера 1994 года, из книги «По следам Движения»
КРИС: Просто хорошенько и глубоко вздохните. О`кей?
РУБЕН: Я в порядке.
КРИС: Не спешите, на это времени не жалко.
РУБЕН: Я справлюсь. Еще только минутку.
КРИС: Могу дать вам целый день, дружище. У нас ничего, кроме времени, нет.
РУБЕН: Я видел это так близко. Только в чудном ракурсе. Я смотрел на стычку сзади. Понятия не имел, что я видел. Помню только, что видел, как правый локоть того парня подался назад, потом снова метнулся вперед. Выглядело это так, будто он ударил Тревора кулаком в живот. Не особо и сильно. Чего никак сообразить не могу, мог ли я на самом деле не видеть, что происходило? Или просто это было очень важно для меня? Вы понимаете. Не видеть.
КРИС: Я придвинул к вам картонку с салфетками.
РУБЕН: Спасибо. Просто мне нужно отдышаться минутку.
КРИС: Это случилось довольно давно. Говорят, время залечивает все раны, знаете? Только не уверен, что это касается всех ран. К тому же, на это уходит масса времени.
РУБЕН: После того, как те убежали, Тревор стоял на месте. Выглядел нормально. Руками за живот держался. У него было такое открытое лицо. Как мне объяснить это? Не было на его лице никаких следов боли или страха. Это я видел. Я сказал: «Тревор». И это все, что я смог сказать. Подумал, все прошло. Подумал, что с ним все в порядке. Опасность миновала, и моя семья все так же в целости. Думается, такой я всегда ее и представлял.
