Пробудилась Джейн от непонятных, но тревожных разговоров.
– Чтоб его! – сказал Данилыч. – Нет дурной погоды для шайтана!
Джейн оглянулась и поняла, что тьма перестала быть кромешной. Вдали, позади них, среди метели колыхалось яркое пятно. Хотя Данилыч и подхлестнул лошадей, пятно все равно приближалось. Скоро стало видно, что это всадники с факелами. Пятно же казалось таким большим потому, что было их не меньше двух десятков.
– Катерина Михайловна, – заметил Данилыч, – пожалуй, теперь вам придётся им зубы заговаривать.
* * *
– Ваше благородие, – спросил кучер Сабурова, – возвращаемся?
Вопрос не был излишним. Они приближались к развилке. Чтобы вернуться в губернский центр, следовало держать прямо, а если на Тулу, куда свернула англичанка, её сообщник младший Белецкий и явная душа всего заговора Бойкая вдовушка, то вправо.
Кучер мог бы и не спрашивать. Сабурову полагалось вернуться. Составить донесение, попытаться растолковать начальнику про опасный заговор, сплетённый почти под носом у губернских жандармов. Заодно выхлопотать согласие на арестование Льва Белецкого. Дядя сбежавшего племянника не зря корчил из себя наглого шляхтича, затрудняя погоню. Его польская сущность стала лишь основой, на которой проявилось английское коварство.
Дядю арестовать и послать предписание по всем отделениям: беглецов задержать, схватить, доставить, лучше всего – сразу в Петербург.
Сабуров подумал об этом и заскрипел зубами от огорчения.
Дело не только в том, что предписание не будет двигаться быстрее фельдъегерской тройки. Это в Европах везде протянуты провода; в России – оптический телеграф, от Столицы до Варшавы. Да ещё строят линию из Питера в Москву, для электрического сигнала, вроде в этом году откроют. Юг и центр связаны лишь курьерами. Так что, если верхушка заговора решила переместиться из Рождествено под Севастополь, да ещё спешит, да если предписание уйдёт не сразу… догонят ли?
Не в этом дело. Будет ли предписание? Ведь он, Сабуров, обделён талантом, без которого можно надолго засидеться в ротмистрах: убеждать начальство в значимости своих предположений. Вот Шервуд-Верный
[73] смог же раскрыть Государю подлинную сущность тайных офицерских обществ. Англичанин, купеческий сын, а нашёл нужные слова.
По своему опыту Сабуров побаивался, что, может, и не найдёт. Начальник над ним посмеётся. В лучшем случае разрешит съездить в Рождествено и взять показания у Льва Ивановича… только по исполнении десятка других, более значимых дел. Тогда и ездить не надо. От заговора не останется и следа.
Есть только одна возможность: догнать. Обыскать, допросить, получить признания. Такой успех покроет любую отлучку. А успех возможен, лишь если действовать решительно.
– Ваше благородие, прямо ехать? – для проформы спросил кучер.
– На Тулу сверни! – хрипло крикнул Сабуров.
* * *
Гнать вперёд смысла не было – несколько верховых, зарываясь в снег, обскакали тройку и выскочили впереди. Другие всадники подъезжали сзади, взяв кибитку в неровное кольцо. Впрочем, дистанцию они соблюдали, и вряд ли лишь потому, что получили столь точный приказ. Верно, сбежавшие псари то ли преувеличили число пассажиров тройки, то ли наделили их особенно грозным оружием и умением с ним обращаться.
– Ждать скучно, – заметила Катерина Михайловна, – может, самоварчик поставить?
На скуку она жаловалась, пожалуй, одна. У Джейн было серьёзное занятие – скрывать от остальных, что она дрожит от страха. Саша тоже пытался строить молодецкий вид. Правда, ему помогал Данилыч – готовил к разным вариантам продолжения встречи. «Пистолеты раньше меня не вынимайте, Александр Петрович», – тихо говорил он.
На вопрос про самовар ответил громче:
– Сейчас не стоит, Катерина Михайловна, – подъезжают уже.
Действительно, в дрожащем свете факелов на дороге стали видны сани, конечно же, тройки. Трое из них были наполнены вооружённым людом; подвижная пехота числом не уступала коннице.
И лишь в одних санях был единственный пассажир. Он полулежал на нескольких подушках, а сам был укрыт медвежьей шкурой.
Именно эти сани продолжили медленное движение вперёд. С остальных пососкакивали холопы, с дубинами и баграми. Конные, видя поддержку, начали сжимать кольцо.
Когда графские сани приблизились, пассажир неторопливо приподнялся, с явно слышимым кряхтеньем. Одет он был лишь в толстый халат.
– Такая подагра, а по девкам суетится, – не скрывая удивления, шепнул Данилыч.
– Огня, – послышался медленный, скрипучий голос. – Видеть их хочу.
Несколько всадников сблизились с экипажем Катерины Михайловны. В вытянутых руках горели факелы.
Надо заметить, что, как и при встрече с жандармским ротмистром, граф видел лишь Катерину Михайловну и Данилыча. Джейн и Саша до поры скрывались внутри кибитки.
– Они здесь? – спросил граф.
– Извольте представиться, – ответила Катерина Михайловна, – и назвать полицейский чин, дающий право останавливать людей на государственной дороге.
Джейн, глядевшая из-за полога, хорошо видела лицо графа. То ли оно было таким красным в свете факела, то ли от гнева. А его глаза смотрели так ярко, что, пожалуй, горели бы, если бы погас светильник.
– Представляться мне не нужно, – ответил граф, – ты меня, голубушка, знаешь. Да и я о тебе слыхал, хлопотунье из соседней губернии. О моих правах потом поговорим, сначала надо краденое вернуть. Добром отдай. Пусть выйдут голубчики. Признаешь мою волю, тогда могу и на милость повернуть.
Катерина Михайловна молчала. Саша, чтобы совсем не испугаться, шёпотом переводил Джейн каждое слово.
– Шутки шутить, голубушка? – рявкнул граф. – Или скажешь, что у тебя в кибитке не холопы мои сидят, а подданные королевы английской?!
Он уже поднял руку, готовый отдать приказ. Как вдруг полог откинулся, и Джейн, услышавшая от Саши последние слова, выглянула, встала и сказала графу по-английски:
– Вы совершенно правы, сэр. Я Джейн Летфорд, дочь сэра Фрэнсиса Летфорда из Освалдби-Холла, Йоркшир. Я направляюсь к своему отцу, под Севастополь, и прошу вас не задерживать в пути меня и моих спутников.
С лицом графа Изметьева произошло то, что удивило даже его верных холопов – псарей и казачков. Оно напоминало старые-старые часы, стоящие в гостиной с незапамятных времён, давно сломавшиеся, ставшие неподвижным украшением комнаты и вдруг заведённые одним движением умелого мастера. Заскрипело, заскрежетало, задвигались стрелки, задвигались-закрутились фигурки, украшенные мишурой и слоем пыли.
