– Давайте, – согласилась Катерина Михайловна. – А вы-то сейчас кого утешать направляетесь?
– Не вашего платочка дело, – ответил Сабуров, но, не удержавшись, добавил: – Заговор. Последние слова, как и весёлый звон колокольчика, донеслись уже издали: тройка ротмистра удалялась.
– В Рождествено направился, на этой дороге больше некуда, – заметил Данилыч.
– Зачем? – с нескрываемой тревогой спросил Саша. Он все время разговора просидел в углу кибитки («Вот мы вместе и поиграли в прятки», – подумала Джейн).
– Не знаю, но догадываюсь, – ответила Катерина Михайловна. – Разгадка – два моих юных попутчика, спешащих под Севастополь, каждый по своему делу. Если мы с нашим уважаемым ротмистром больше не встретимся – Джейн, это к вам в первую очередь, – тогда и для Льва Ивановича все обойдётся. Данилыч, прибавь-ка. Ночь светлая, можно и прокатиться.
Данилыч выполнил приказ. Джейн, не разобравшая разговор, решила, что за недолгую остановку кони замёрзли, их нужно согреть в беге, поэтому тройка и прибавила скорость.
* * *
В Рождественской усадьбе было тихо. Дворня понимала: Лев Иванович в утешениях не нуждается. Он продолжал гулять по комнатам, не снимая фрака. Пару раз, зайдя в буфетную, сам, не тревожа буфетчика, доставал бутылку коньяка, наливал в стакан.
Марфуша, конечно же не подглядывавшая и не подслушивавшая, конечно же, все слышала. Она привыкла, что, когда барин наливает себе коньяк или крепкую рябиновку (наливок Лев Иванович не жаловал), слышны два-три булька. Сегодняшним вечером бульканье затягивалось: наполнялась не рюмка, а едва ли не стакан.
В Рождествено было тихо. Поэтому звон колокольчика был услышан издали. Лев Иванович, прогуливавшийся в оранжерее, выглянул во двор с той же позиции, что и Джейн вчера. Когда разглядел, кто приехал, приказал лакею:
– Скажи, что барин почивал, сейчас встанет и выйдет. Пусть пока в прихожей потопчется.
«Вставал» барин долго, чуть ли не четверть часа. К гостю вышел в халате, старом, ворсистом, едва ли не дырявом – как только нашли такой, – и в прохудившихся туфлях.
За время обидного ожидания гость едва ли не уподобился боевому коню, слышащему дальний запев трубы и стук копыт собратьев. Он сначала топтался на месте, потом начал бродить из угла в угол, звеня саблей.
– Чем обязан, милсдарь? – появившийся Лев Иванович зевнул искренне и натурально.
Представившись, Сабуров злобной скороговоркой объявил, что имеет предписание арестовать пребывающую в доме британскую подданную Джению и Сэнди, если последний тоже в доме пребывает.
Лев Иванович сделал то, к чему дворня почти не привыкла. Он отвернулся, благоговейно прошептал: «Слава Тебе, Господи», размашисто перекрестился, коснувшись пола кончиками пальцев.
– Можете, в целях арестования, провести обыскание и забрать всех британских подданных, находящихся в доме, – сказал он ротмистру.
Сабуров зло посмотрел на него. Обыскивать усадьбу он не собирался, да и удовлетворённое настроение барина было очевидно.
– Вы можете дать слово дворянина, что упомянутые лица сейчас в вашем имении не присутствуют?
– Такое слово, милсдарь, не бисер-с, впрочем, и бисер не во всяких обстоятельствах метать уместно, – с удовольствием отметил Лев Иванович.
Лицо Сабурова, и так красное от мороза, стало багровым, как закатное небо. Но предписаний относительно хозяина поместья он не имел, а потому несколько секунд обдумывал наилучший ответ.
– Действительно, заговор, – наконец сказал он. – Свили птички гнёздышко на вашем дубочке, а потом и улетели. Что же, пан Белецкий, ваша любовь к закону и Отечеству меня не удивляет. Не сомневайтесь, когда британские птички окажутся в клетке, я уж непременно узнаю, была с вашей стороны простая потачка или прямое соучастие в заговоре.
– Пан Белецкий? – удивился Лев Иванович. – Вот как, значит… Ещё при Алексее Михайловиче веру православную приняли, землёй были поверстаны на Рязанщине и царю служили верой-правдой… Все равно для господина ротмистра я, стало быть, поляк?
– Поляк не фамилия, поляк – поведение, – пояснил Сабуров.
– А я думал, вы будете меня за англичанина держать, – продолжил удивляться Лев Иванович, но теперь удивлялся он с улыбкой, которая становилась с каждой секундой все шире и шире. – Ну ладно, поляк, так поляк. Значит, и примем вас без аглицкого снобизма. – Эй, люди! – гаркнул он ещё громче, чем недавно, на крыльце. – Двери на запор! Гость пожаловал, принять надо. Повторить, что ли?!
От этого приказа дворня преодолела нерешительность и заперла дверь.
– Вы что же себе позволяете? – начал Сабуров, не столько в возмущении, сколько в недоумении.
– Означенное вами поведение, милсдарь, – с прежней вежливостью заметил Лев Иванович, – коли вы меня поляком назначить изволили-с, то добже, добже. Эй, люди, вшистко, вшистко, та бардзо шибко! У пана офицера лошадей выпрячь, сани на крышу конюшни поставить! Пойдёмте, шановный пан, перекусим, чем Бог послал. Чтобы из моего дома не кормленым да не поёным уйти – так оно совсем погано будет.
Сабуров возмущался, грозился, но так как дворня слушалась только барина, ничего поделать не мог. Провинциальные жандармы по усадьбам командой не ездили, и, кроме кучера, Сабурова сопровождал лишь его денщик Остапенко. Денщик отличался сообразительностью. Поэтому, когда барский приказ распрячь лошадей принялся исполнять весь штат рождественской конюшни, от физического сопротивления он воздержался.
– Вы, шановный пан, – участливо говорил Лев Иванович, – не стойте у запертой двери. Все равно, пока не скажу, не отворят. Придётся вам со мной отужинать. Эй, Стёпка, беги во двор, вели коней напоить-накормить. Да не водой напоить, брагой, пусть отдохнут. Уж ночь на дворе, не стоит пану офицеру трогаться до утра. Пойдёмте, милсдарь, выпьем-закусим.
И, повернувшись, вышел из передней.
– Лев Иванович, – догнала его Марфуша, – стоит ли так с жандармами задираться?
– Не бойся, Марфуша, – весело ответил дядя Лев. – Я же не вольнодумствую, а самодурствую. Ноздревых в Сибирь не ссылают!
И, чтобы окончательно в этом укрепиться, велел лакею подать поднос с рюмками и графином. Наливать самому при госте он счёл неудобным.
Глава 4, в которой Джейн и её спутники переезжают из владений маркиза де Караба во владения Синей Бороды, в Освалдби-Холле появляется неожиданный и неприятный гость, а картина из отцовского кабинета оживает, но оказывается менее идиллической, чем хотелось бы
Мистер Ф., дворецкий, был так заинтригован, как, пожалуй, не бывало за все двадцать три года, которые он занимал эту должность в Освалдби-Холле. Четверть часа назад в дом вошёл посетитель, которого вряд ли взяли бы и временным разнорабочим: его внешний вид был наихудшей рекомендацией. Пожалуй, он мог бы рассчитывать лишь на несколько благотворительных пенни.
