– Лал, ты самый умный из джентльменов, которого я когда-либо видела, – не сдержала восхищения миссис Дэниэлс, – не считая, конечно, твоего папы. Но скажи, – добавила она, – неужели ты не боялся, что мистер Стромли прибегнет к насилию?
– Миссис Дэниэлс, – улыбнулся Лайонел, – я предвидел любой вариант, поэтому…
Он поднял подушку и показал лежащий под ней пистолет.
Миссис Дэниэлс тяжко вздохнула.
– Вы хотели сказать, что я, даже стреляя из пушки, смогу попасть только в себя?
– В том числе и это, – вздохнула она. – Лайонел, ты помнишь моё обещание, данное три года назад, на тот случай, если ты опять прикоснёшься к пороху?
Лайонел вспомнил и вздохнул.
– Простите, миссис Дэниэлс.
– Не могу, – ещё печальнее сказала она. – Я ведь дала слово. Я могу лишь смягчить наказание. Но отменить его не могу.
И, с прежней печалью на лице, она взяла вазочку с остатками шоколада и унесла из комнаты.
– Надеюсь, я наказан до завтра? – спросил Лайонел.
– Конечно. Справедливость не должна переходить в жестокость.
И вышла из комнаты.
Глава 6, в которой Джейн шьёт по живому, жизнь в осаждённом городе оказывается тяжёлой и потому особо желанной, а Саша остаётся верным слову чести даже под угрозой бесчестья
Джейн бежала по тропинке. Она не знала прежде, что иногда бывает так, что самый трудный день ничего не значит и ты бежишь ночью знакомой дорогой, будто весь день просидела на диване, а вот ночью решила пробежаться.
Джейн также не знала, что можно одновременно ощущать радость, боль и страх. Смеяться и плакать на бегу.
Радость все же была громче всего. «Теперь я могу не бояться! Теперь мне не нужен пистолет. Теперь мне не нужно постоянно оглядываться назад».
Нет, не это главное! Папа поверил мне! Услышав слова этого мерзавца, он сказал два слова: «Джейн, прости», и я поняла все. Теперь он знает: я сбежала из дому не потому, что меня заперли в комнате. Папа, как я рада, что ты сказал эти два слова!»
Боль тяжелила ей руки, тихо скулила и пыталась лизнуть пальцы. «Крим, ты не должен умереть! Ты не умрёшь! Ведь ты спас нас всех! Предупредил меня на тропинке, остановил негодяя… Да ведь из-за тебя он не ушёл и папа узнал правду!»
Слова «ты не умрёшь» были слегка улучшенным вариантом диагноза Мэрфи. Он рассмотрел пса в свете фонаря, сказал: «Кишки не выпущены, сердце бьётся, может, и вытянет». Для Джейн этого было достаточно, чтобы подхватить Крима и помчаться с ним в госпиталь. Она даже не разглядела собиравшихся солдат, привлечённых пальбой, и не услышала второго диагноза Мэрфи – насчёт бандитов: «Одного, сэр, вы из револьвера ухлопали, двое жить будут». Все же Джейн было чуть-чуть приятно, что она не убила человека, пусть и такого.
Ещё оставался страх: Джейн не могла забыть про мундир. Пару раз её останавливали патрули, удивлённые девчонкой, бегущей с собакой на руках. «Амьен!» – выкрикивала она и сразу же вспоминала Сашу. «Как он сейчас, среди своих? И как нам везло по пути к передовой! Почти повезло…»
* * *
Мистеру Сазерленду так подвалило работы, что не хватало времени на привычную дезинфекцию. Ещё два месяца назад Джейн решила бы, что человек с окровавленными руками и таким выражением лица – злодей из кошмарных снов.
Сейчас она знала: это всего лишь хирург военно-полевого госпиталя, простоявший у операционного стола двенадцать часов.
Он выкроил полминуты, чтобы осмотреть Крима, сразу предупредив – больше времени у него нет.
– Мистер… – умоляюще начала Джейн.
– Представь, что я бы начал ампутировать ногу твоему отцу и отвлёкся на собаку! – сказал он. Джейн хотела ответить, что представить такое не в состоянии, но вместо этого тихо спросила:
– Что же мне делать?
– Попробуй зашить рану сама. Края ровные, если ты умеешь штопать, то справишься. Главные сосуды не перерезаны, но рана длинная, крови он потерял немало. Наркоз делать не советую: от иглы шока не будет, а передозировка вероятна. Где взять нить и иглу, знаешь. Все, у меня больше нет времени. Тебе тоже лучше поторопиться.
Джейн так и сделала.
Она сидела в стороне, плакала и штопала. Плакала от жалости и от боли – пёс время от времени взвизгивал, взрыкивал, хватал её за руку, но тут же отпускал и скулил, извиняясь. Джейн на пару секунд отрывалась, гладила его и продолжала работу.
– Вот погоди, поправишься, – сквозь слезы говорила она, – тогда я и научу тебя, когда надо кусаться, а когда не надо. Сейчас терпи. Пожалуйста, терпи. Умничка… ай!
Иногда Джейн начинала напевать песенку про портниху-неумёху, которая шьёт для друзей, только ничего путного не выходит. Тоже прерываясь на айканье:
– А если мы друзей обижаем,
То мы друзей иногда зашиваем,
Ля-ля-ля, иногда зашиваем… Ай!
Она пела, плакала, смахивала слезы.
– Ну, вроде все, – сказала Джейн.
Мистер Сазерленд, завершивший очередную операцию, с интересом нагнулся к собаке.
– Отличная рработа. Ты пррости, но я не стал это делать сам, чтобы понять – можно ли тебе человека доверрить? Можно. Кстати, тебе надо руки обрработать.
– Мистер Сазерленд, – спросила Джейн, даже не обижаясь на проведённый эксперимент, – а с ним что будет?
– Все будет в поррядке. Заживёт как…. на горрце.
* * *
– Иван Данилович, Господь свидетель, я его приложил, как вы учили. Сам же понимаю, зачем нам дохлый ахвицер нужен? Ну, конечно, укокошить ахвицера тоже дело правильное, но тогда я его бы на горбу сюда не тащил, фуражку принесли бы и мундир. Жив он, Иван Данилович!
– Смотри, Митяйка, – до Саши донёсся знакомый голос, от которого половина обморока сразу слетела, – если убил, ну тогда…
– Жив я, Данилыч! – крикнул, или постарался крикнуть, Саша. Данилыч услышал.
– Ну, живи, Митяйка. Молодца, что удар помнишь. Лександр Петрович, как вы?
– Где мы?
– В пластунском штабе. Наша нора, Лександр Петрович, самое безопасное место на бастионах. Пластуны – народ ценный, один трёх англичан-французов стоит, нечего его под бомбами держать. Мы всегда готовы и батарею взорвать, и часового снять, и офицера утащить. Давеча только промашка вышла, – лукаво добавил он.
Саша нашёл в себе силы открыть глаза и оглядеться. Голова болела, но, честно сказать, терпимо.
Он действительно был в каком-то подземелье и лежал на бурке, в свою очередь постеленной на ложе из разломанных ящиков. Вокруг, в ещё менее комфортных условиях, храпели десять косматых бородачей. Лишь трое, в том числе и Данилыч, сидели у стены и прихлёбывали чай.
