– Тогда почему ты согласилась?
Мария была вынуждена признать, что здесь мать права. С чего вдруг она приняла предложение Джона? Чем больше она задумывалась об этом, тем меньше понимала, что тогда происходило у нее в голове. Замужество было преподнесено ей как средство спасения из их затруднительного положения, как тихая гавань. Мария знала, что у матери заканчиваются деньги, а у брата нет лишних средств. Об этом ей напоминали достаточно часто. И к тому же Джон был весьма красив. Но неужели она и впрямь такая слабая и ограниченная натура? Оправдать ее действия можно было лишь тем, что, никогда раньше не влюбляясь, Мария просто-напросто не понимала, какой силы это чувство. А теперь поняла.
– Надеюсь, ты не намекаешь, что встретила другого – какого-нибудь неизвестного мне человека – и предпочла его? – Коринна Темплмор при этом так скривилась, словно бы сами слова, которые она выговаривала, были неприятны на вкус.
– Я ни на что не намекаю. Я просто говорю тебе, что не пойду замуж за Джона Белласиса.
– Подумай хорошенько, – покачала головой леди Темплмор. – Как только он получит от дяди наследство, у тебя будет такое положение в обществе, которое позволит тебе заняться множеством увлекательных дел. У тебя будет счастливая и достойная жизнь.
– Кому-то она, может, такой покажется, но только не мне.
Леди Темплмор встала.
– Я не позволю тебе упустить свой шанс. Я была бы плохой матерью, если бы это допустила, – сказала она и направилась к дверям.
– Что ты собираешься делать? – тревожно спросила Мария, чувствуя, что мать уходит непобежденной и что разногласия отнюдь не улажены.
– Увидишь.
Леди Темплмор покинула комнату, и девушка осталась одна.
Когда Джон Белласис вошел в «Лошадь и грум», Тёртон уже сидел за своим обычным столиком, а перед ним, как всегда, стоял стаканчик джина. Дворецкий поднял глаза на Джона и коротко кивнул, но не встал, что, учитывая разницу в их положении, могло бы насторожить Белласиса и заставить его призадуматься. Слегка запыхавшийся, он сел за столик, чувствуя себя виноватым, что было для него необычно.
Обед на Харли-стрит оказался более трудным, чем Джон рассчитывал, и ему потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя. Выяснилось, что мать ему ничем не поможет – не потому, что не хочет, а потому, что не имеет возможности. Лишних денег у Грейс не водилось, и взять их ей было не у кого. Подавленный этим известием, Джон пошел наверх забрать кое-какие вещи в своей бывшей комнате и увидел, что на шкафу стоит коробка. Дальнейшее расследование показало, что в ней находится большая серебряная чаша для пунша, завернутая в зеленое сукно и прикрытая книгами. Джон подозревал, что мать в отчаянии спрятала ее. Может быть, в расчете на Эмму? Во всяком случае, она явно сделала это, стремясь уберечь ценную вещь и от мужа, и от сына, чья простаивающая пустой спальня показалась ей самым безопасным местом в доме. Когда Джону пришло в голову это объяснение, он даже пожалел мать, но чашу все равно взял. Ему были срочно нужны деньги, и поэтому он украдкой вынес свою находку на улицу, что было непросто, а затем взял кеб и, следуя примеру жителей Олд-Никол, отправился прямиком в известный ему ломбард на Шеперд-Маркет. Там Джону дали хорошие деньги, целых сто фунтов, и, естественно, он сказал себе, что все это только временно, он скоро вернется, чтобы забрать чашу. Но все же он впервые всерьез украл что-то у родителей, и ему требовалось время свыкнуться с этой идеей.
– Итак, – наконец сказал Джон, – у вас для меня что-нибудь есть?
– Добрый день, сэр, – начал Тёртон. Хотя он привык заключать сделки и торговаться о цене бекона, оленины и окороков, ему показалось, что подобного рода договор требует большей солидности. – Могу я предложить вам что-нибудь выпить?
– Спасибо. Мне бренди, – ответил Джон, ерзая на стуле. Лежавшие в кармане деньги, казалось, прижимали его к земле. Хорошо бы этот напыщенный человек раздобыл что-то стоящее. У него были дела поважнее, чем торчать в невзрачном пабе в обществе слуги.
Тёртон кивнул через весь зал трактирщику. Тот взял большую коричневую бутылку бренди и стакан и направился к их столу. Налил глоток, оставил на столе бутылку, неплотно заткнув ее пробкой, и, шаркая, ушел. Джон выпил залпом. Стало немного легче – поугасло раздражение, оставшееся после семейного обеда, и чувство вины оттого, что последовало за ним. Усугубляла положение еще и настойчивость родителей, которые постоянно поднимали тему женитьбы на Марии Грей. Но что он мог поделать? Назначить дату свадьбы и дать объявление в газетах должна была леди Темплмор. «Девушка, конечно, хорошенькая, – думал он, наливая себе еще бренди, – но, может, найдется и получше». Его размышления прервал Тёртон, легонько кашлянув. Пора было возвращаться к текущим делам.
– Итак? – снова спросил Джон.
– В общем… – начал Тёртон и замолчал, бросив быстрый взгляд на дверь.
Он явно нервничал, это было видно. И неспроста. Конечно, «Кровавый кодекс» отменили еще двадцать лет назад, и преступления, совершаемые слугами против своих хозяев, больше не классифицировались как «малая измена» и не карались смертью. Но среди представителей имущих классов до сих пор было распространено стойкое предубеждение, что слуги – чужаки, которым под честное слово дано разрешение свободно передвигаться по дому, и что любой обман этого доверия – серьезное правонарушение, требующее исключительных мер. Пусть петля Тёртону больше и не грозила, но попасть в тюрьму он определенно рисковал. Чтобы получить доступ к личным бумагам мистера Тренчарда, дворецкий позаимствовал у миссис Фрэнт связку ключей и ящик за ящиком обшарил письменный стол хозяина, а также порылся во всех бесчисленных мелких сейфах, пока наконец не нашел бронзовый ключ, которым мистер Тренчард закрывал бюро, где хранил особо важные документы. Если это преступление вскроется, заслужить прощение будет непросто.
По правде сказать, Амос Тёртон не был лишен совести. Он много лет честно прослужил в семье и испытывал по отношению к хозяевам некоторую преданность. Мелкие кражи, которыми он занимался на пару с миссис Бэббидж, этой преданности не умаляли. Да, Тёртон продавал излишки провизии налево, однако считал это одной из законных льгот, сопутствующих его должности. Но отпирать столы и копаться в вещах хозяина – совсем иное дело. С другой стороны, с возрастом Тёртон начинал подумывать об уходе на покой, но его сбережения оказались существенно меньше, чем он рассчитывал накопить к этому периоду жизни. Он привык к определенному комфорту и не намеревался отказываться от него и в будущем. Поэтому, когда Джон снова обратился к нему, дворецкий был готов выслушать его предложение.
– У меня мало времени, – сказал Джон, теряя терпение. Либо у этого человека есть что сказать, либо нет. Зачем темнить?
– А как насчет денег?
– Не беспокойтесь. – Белласис выразительно закатил глаза, словно говоря, что это самая простая часть дела. – Они здесь. – И похлопал себя по карману черного пальто. Уточнять, что деньги появились у него только сегодня, по дороге в паб, он не стал.
