Теперь удивительно видеть в типичном лондонском районе позолоченный купол и церковку в стиле псковско-новгородской архитектуры, проект которой принадлежит английскому архитектору Дугласу Норману.
Православная община южного Лондона собирается для молитв в церкви св. Петра на улице Клэпем Менор-стрит в районе Клэпем (St. Peter’s Church, Clapham Manor Street SW 4).
В Лондоне есть Благовещенский монастырь Русской церкви в изгнании, находящийся в Брондсбери-парк (26, Brondesbury Park, Willesden, NW6 7DL), открытый в 1960 г. Община образовалась в Палестине и в 1954 г. перебралась в Лондон. В монастыре находится часовня, доступная для верующих.
Украинская православная церковь представлена зданием в лондонском районе Илинг, дом № 1А на улице Ньютон-авеню (1A, Newton Avenue, Ealing, London W3 8AJ), где службы проходят каждое второе воскресенье.
В Лондоне существует русская община баптистов – их церковь East Tabernacle Church находится на Бердетт-роуд (Burdett Road, Mile End), там работает и русская школа.
Эмиграция
Само создание России есть создание колонизационного государства. Как писал историк В. О. Ключевский, «переселение, колонизация страны была основным фактом нашей истории, с которым в близкой или отдаленной связи стояли все другие ее факты»
[95].
Огромные просторы России, их неосвоенность, богатые природные ресурсы отнюдь не способствовали развитой экономической эмиграции в другие государства: от поборов, от крепостного рабства, от безысходной бедности можно было спастись в дальних краях, где-нибудь на просторах русской равнины или в сибирских лесах.
Только существенно позднее – примерно с конца XVIII в. – уже можно говорить о значительной эмиграции из России за границу, когда приходилось покидать государство в поисках лучшей доли. Основной причиной, во-первых, была, конечно, бедность, но бежали не только от бедности, но часто просто от голода.
В XIX – начале ХХ в. из России бежали в самые разные страны мира миллионы ее граждан. Так, только в 1860–1890-е гг. в США отправились около миллиона человек, в Аргентину – 22 тысячи, в Бразилию – 53 тысячи, в Африку – 6,5 тысячи. Еще более усилился отток россиян в ХХ столетии
[96].
В XIX в. значительное место в эмиграционных процессах начинают играть идеологические мотивы: так, члены секты духоборов были вынуждены покидать Россию из-за преследований православных мракобесов и царской администрации. Благодаря поддержке прогрессивных деятелей культуры трудолюбивым и мирным духоборам удалось покинуть Россию – этому много способствовал Л. Н. Толстой. Существенную роль играла и эмиграция по национальным мотивам – представители отдельных этносов в массовом порядке уезжали за рубеж.
Если же говорить о политической эмиграции, то ее начало можно отсчитывать с весьма ранних времен.
Еще во время существования множества мелких княжеств бытовало незыблемое право «отъезда», право покидать сюзерена и переходить к другому, и не только, так сказать, единолично, но нередко еще и с огромным отрядом воинов, с чадами и домочадцами.
Как повествует летописец, в 1332 г. к великому князю Ивану Даниловичу в Москву пришел «некто от киевских благоплеменных Вельмож служити, Родион Несторович, а с ним сын его Иван, и с ним же княжата и Дети Боярския и двора его до тысящи и до семи сот. Князь же Великий прият его с радостию, и даде ему Болярство на Москве и устави надо всеми большинство, и даде ему в вотчину пол-Волока Ламского…»
Со временем такие боярские вольности прекратились. Как писал историк Ключевский, «политическая сила боярства и помимо опричнины была подорвана условиями, прямо или косвенно созданными московским собиранием Руси. Возможность дозволенного, законного отъезда, главной опоры служебной свободы боярина, ко времени царя Ивана уже исчезла: кроме Литвы, отъехать было некуда, единственный уцелевший удельный князь Владимир старицкий договорами обязался не принимать ни князей, ни бояр и никаких людей, отъезжавших от царя. Служба бояр из вольной стала обязательной, невольной»
[97].
Выход из Московии стал зависеть только от воли государя. Никому из подданных не разрешался переход границы, и за нею внимательно следили – можно вспомнить знаменитую сцену «Корчма на литовской границе» из пушкинского «Бориса Годунова», где литовская граница совсем «недалече, к вечеру можно бы туда поспеть, кабы не заставы царские, да сторожевые приставы».
Даже приглашенные иностранцы, как правило, не могли уехать обратно – Москва не отпускала их. Как свидетельствует очевидец, посетивший Москву в начале XVI в., «уезжать из страны воспрещено кому-либо, в особенности иностранцам», а опричник Генрих Штаден пишет: «Чтобы дойти до смертной казни, иноземцу не так-то легко провиниться. Только когда уличат его, будто он хотел бежать за рубеж, – тогда – да поможет ему бог!»
[98].
Зодчий фрязин Петрок приехал в Москву в 1528 г. на три-четыре года, «а служил, сказал, Великому Князю, одиннадцать лет, а держал его Князь Великий силою
[99]», просил отпустить его обратно, но позволения не получил и пытался бежать на родину через ту самую ливонскую границу. Его судьба осталась неизвестной, но можно быть уверенным, что если его поймали, то он жестоко поплатился… Такого именитого зодчего, как Аристотель Фиораванти, заключили в тюрьму только за просьбу отпустить его, и это после того, как он построил Успенский кремлевский собор, организовал производства кирпича, построил мост через Волхов, чеканил монету… Как написано в летописи, Аристотель «начал проситися у великого князя в свою землю; князь же велики пойма его и ограбив посади…». Так престарелый зодчий и кончил жизнь свою.
Служит примером трагическая история знаменитого ученого, иконописца, богослова Максима Грека, приехавшего в Москву по просьбе великого князя для перевода Псалтыри. После окончания работы он запросился обратно, но не тут-то было, – его заставили работать далее. Как мог он боролся с невежеством, распутством, лихоимством, суеверием русского духовенства и поплатился: в конце концов враги осудили его на многолетнее заключение в монастыре. Он умолял его отпустить, но тщетно: Москва боялась его разоблачений в Европе и предпочла сгноить в темнице.
Одним из первых примеров политической эмиграции было дело сына известного деятеля царствований Михаила Федоровича и Алексея Михайловича Афанасия Ордина-Нащокина, дипломата, знатока европейских обычаев, много общавшегося с иностранцами. Сын его, молодой, умный и многообещающий Воин Нащокин, часто слышал от отца неблагоприятные отзывы о русских порядках и похвалу иноземным. Он съездил в Москву, где, как рассказывает историк С. М. Соловьев, «стошнило ему окончательно», и оттуда, посланный с поручением в Ливонию, уехал за границу в Дрезден и потом во Францию. Отец, зная русские обычаи наказывать не только самого виновного, но и его ближнюю и дальнюю родню, ожидал неминуемой опалы, однако благоразумный царь Алексей Михайлович послал милостивое слово «христолюбцу и миролюбцу, нищелюбцу и трудолюбцу и совершенно богоприимцу и странноприимцу и нашему государеву всякому делу доброму ходатаю и желателю, думному нашему дворянину и воеводе Афанасию Лаврентьевичу Ордину-Нащокину», где он писал, чтобы отец не кручинился, так как «мы, великий государь, его измену поставили ни во что, и конечно ведаем, что, кроме твоея воли сотворил, и тебе злую печаль, а себе вечное поползновение учинил»
[100].
