Метеорологические институты вместо молебнов.
Больница выросла из Храма.
Все в нем помещалось и из него брало начало.
Биржа регулирует цены, а не площадь перед храмом.
Международные конгрессы ученых профессионалов и многочисленные журналы, а не переписка и взаимные визиты, дискуссии и банкеты левитов106.
Дипломатия столь же эффективно, как и молитвы, защищает от войны.
Кодексы – уголовный, гражданский, торговый – это бывшие десять заповедей и многочисленные к ним комментарии.
Тюрьма – это бывшие монастыри. Приговоры – отлучение.
Повзрослел, но не поумнел и не смягчился современный человек.
Во времена оны все было в Храме, все торжественное, церемониальное, мудрое, красивое и гуманное, человечное. За его пределами – просто тягловый скот, замученный вечной пахотой, растерянный, беспомощный.
Однако и сегодня даже белоснежные вершины развития и знания свои наиважнейшие деяния опирают на таинства крещений и браков и обрядов, связанных с годиной кончины для одних и наследованием для переживших.
Совсем недавно, прямо-таки вчера, появились они на столе переговоров как таковые: рост населения или контроль за рождаемостью, дискуссии о совершенном браке и – эвтаназия.
Убить из сочувствия имеет право тот, кто любит и страдает. Потому что ему самому жить не хочется. Через малое время так и будет.
Странно, что на языке так и вертится поговорка:
«За компанию и цыган повесился».
Когда после возвращения сестры из Парижа предлагал ей совместное самоубийство, это не было идеей или программой банкрота. Напротив. Мне не хватало места на свете и в жизни.
Cui bono107, чего ради нужны мне еще два десятка лет? Вина моя, может быть, в том, что потом я не повторил этого предложения. Сделка не состоялась ввиду расхождения во мнениях. Когда в тяжкие часы я размышлял над проектами умерщвления (усыпления) обреченных на смерть еврейских младенцев и стариков, я понимал это как убийство больных и слабых, убийство тех, в ком нет еще сознания.
(Мне рассказывала медсестра в приюте для раковых больных, что она всегда ставила у кровати больного убойную дозу лекарства и говорила:
– Принимать не больше чайной ложечки, потому что это яд. Ложечка снимет боль как лекарство.
И на протяжении всех лет ее работы ни один пациент не решился принять убийственную дозу.)
Как это будет выглядеть в будущем?
Некое учреждение, как же может быть иначе? Солидное крупное учреждение. Большой зал и маленькие кабинеты. Письменный стол. Юристы, врачи, философы, коммерц-советники, разного возраста и профессий.
Проситель подает заявление. Каждый имеет право. Может, введут тьму ограничений, чтобы не подавали заявления легкомысленно или для виду, ханжески, чтобы ввести власти в заблуждение или шантажировать собственную семью.
Заявление с просьбой о собственной смерти может быть попыткой оказать давление.
– Вернись ко мне, возлюбленная жена, потому что вот она, квитанция о приеме заявления о смерти.
– Дай, папа, денежку на веселую жизнь.
– Если вы мне не дадите аттестат, вас же совесть замучает, я вам всю жизнь отравлю.
Стало быть:
Заявление принимать только по установленной форме на бумаге определенного вида. Скажем, на греческом языке или на латыни. Приложить к заявлению список свидетелей. Может быть, оплата гербового сбора. Возможно, с платой четырьмя ежеквартальными взносами, или тремя ежемесячными, или семью недельными.
Заявление должно быть обоснованным:
«Не хочу жить, потому что болезнь, финансовая катастрофа, потому что уныние, пресыщенность, потому что предал отец, сын, друг. Прошу провести процедуру в течение недели, без проволочек».
Кто-нибудь собирал истории и переживания, признания, письма, дневники в лагерях, тюрьмах, у заключенных, живущих под угрозой смертного приговора, накануне тяжелой битвы на фондовых биржах и в игорных домах?
Заявление принято. Формальности завершены. Начинается дознание по образцу судебного.
Медицинский осмотр. Советы психолога. Возможно, исповедь или психоанализ.
Дополнительные беседы со свидетелями.
Определение и перенос сроков.
Специалисты и эксперты.
Отказ или приостановление исполнения решения.
Или эвтаназия на пробу. Бывает же, что человек, один раз попробовавший чар и роскоши самоубийства, не возобновляет потом таких попыток до глубокой старости.
Говорят, что одно из испытаний при посвящении во франкмасоны как раз и состоит из попытки такого неудачного прыжка в неведомое.
Место совершения. Это уже мое изобретение: по истечении пресекательного срока.
Или же:
– Езжай туда-то и туда-то – там ты получишь желаемую смерть.
– Ты получишь то, о чем просишь, через десять дней, в такой-то час утра или вечера.
«Просим властей предержащих оказывать помощь предъявителю сего на суше, воде и в воздухе».
Все выглядит так, словно я шучу. Нет, не шучу.
Есть вопросы, которые, словно кровавые лохмотья, лежат поперек тротуара. Люди переходят на другую сторону улицы или отворачиваются, чтобы не видеть.
Я поступаю точно так же.
Там, где речь идет о принципах, а не об умирающем от голода нищем, там нельзя. Это не один или сто нищих в тяжкий год войны, но миллионы людей в течение многих столетий.
Здесь нужно прямо в глаза.
Моя жизнь была трудной, но интересной. Об этом я как раз в юности просил Бога:
– Дай мне, Боже, тяжелую жизнь, но прекрасную, богатую, возвышенную.
Когда узнал, что о том же просил Словацкий, мне стало неприятно, что это не я придумал, что у меня был предшественник108.
Когда мне было семнадцать лет, начал писать роман Самоубийство. Герой ненавидел жизнь, боясь безумия.
Я панически боялся сумасшедшего дома, куда моего отца несколько раз направляли.
И вот я, сын сумасшедшего. Стало быть, отягощенная наследственность.
Уже пару десятков лет и посейчас эта мысль временами терзает меня.
Я слишком люблю свои безумства, чтобы не пугала меня мысль, что кто-то против моей воли будет пытаться лечить меня.
Здесь я должен написать: часть вторая. Нет. Это все вместе, только речи у меня многословные. Но я не умею говорить лаконично.
* * *
15 июля 1942 года. Неделя перерыва в дневнике, совершенно ненужного
Со мной такое бывало, когда я писал Как любить ребенка. Были времена, когда я писал на постое, на лугу, под сосной, на пне. Все важно, и если я не запишу все это, то забуду. Невосполнимая потеря для человечества.
